То же время. Железнодорожный переезд у Чекиной будки.

Он проснулся оттого, что Барон заходился громким лаем. Ластычев давно научился различать голос своего пса. Барон на всех лаял по-разному. На птиц – басом, отрывисто, на чужих собак (если такие забредали сюда из деревни) – азартно, но с некоторой прохладцей, а так, заливисто, на одной ноте и с нескрываемой злобой – только на человека.

Ластычев приоткрыл один глаз. На улице было светло. Даже не то чтобы светло – день был в самом разгаре. Что-то около полудня.

Он на всякий случай посмотрел на будильник, заведенный на половину седьмого – время вечернего поезда из Ферзикова в Алексин. Стрелки показывали без четверти двенадцать.

«И какого хрена? – подумал он. – Кого там еще принесло?»

Перевернулся на спину и вытянул затекшие ноги. Он чувствовал себя разбитым. Вчера он немного перебрал... Это да. А может, не перебрал. Может, просто этот чертов Узбек подсунул ему вместо самогона технический спирт.

На самом деле Узбек был русским, но все звали его именно так, потому что когда-то – лет пятнадцать назад – он с семьей приехал из Узбекистана и прочно обосновался в Бронцах.

Узбек был мужик хозяйственный, обремененный многочисленными детьми и внуками. Сам он не пил, но гнал – на продажу.

Ластычев брал самогонку только у него, хотя Узбек иногда мог подсунуть и какую-нибудь дрянь. Во-первых, брал потому, что он давал даже в долг, под запись. А когда приходило время расплачиваться и офицерской пенсии, сложенной с зарплатой, случалось, не хватало, Ластычеву позволялось отдать долг натурой: вскопать огород, прополоть картошку, сколотить какой-нибудь навес или сарай, – одним словом, немного побатрачить. А во-вторых... Узбек не отпускал его. Когда Ластычеву удавалось чуть-чуть «тормознуться» и начать подумывать о том, чтобы отложить деньги на телевизор, Узбек словно чувствовал это. Тогда он сам приходил в домик обходчика, как бы в гости. Ну и, конечно же, с гостинцем. С дармовой бутылочкой. Он даже закуску с собой приносил. Они чинно давили «пузырь» на двоих, и Узбек уходил. А наутро Ластычев бежал к нему, чтобы опохмелиться. Но утром время бесплатных коржиков заканчивалось: за новую бутылочку уже приходилось платить, а если денег не было, в замусоленной книжке Узбека появлялась новая запись.

«Военная хитрость, – давился злобой комбат, сидя на своем грязном, в дырках от сигаретных ожогов, диване. – Сукин сын! Надо набить ему морду! Спаивать боевого офицера!» Но потом всплывал резонный вопрос: «А смысл?», и злоба постепенно проходила.