Если не брать во внимание условия обстановки, можно было бы принять его за буддийского монаха.
Монах держал левую ладонь перед глазами, закрываясь от света лежащих на полу налобников, и Семён мимоходом отметил, что местные обитатели не приучены к свету и стараются его избегать.
Монах спросил что-то ещё.
– Так… Сейчас, переводчика… – Семён, наконец, взял себя в руки и первым делом стал тормошить Богдана: – Бо, очнись! Приди в себя, ты мне нужен!
Как и в прошлый раз, Богдан не спешил выламываться из ступора. Сидел на корточках, раскачивался, держась за голову, и бормотал, воображая себя неуязвимым Бесом.
– Подъём! – Семён влепил Богдану увесистую оплеуху, от которой тот упал на пол. – Быстрее, надо наших спасать!
Обращение с Богданом монах воспринял не просто как нечто естественное и правильное, а как некий призыв к действию.
Неуловимым движением он извлёк из рукава кривой нож – точно такой же, что был у девицы на развилке, – подскочил к Ивану и, указав на него ножом, что-то спросил, обернувшись к Семёну.
– Да что ж вы за маньяки такие?! – возмущённо заорал Семён. – Не тронь его! Отойди!
Монах с недоумением пожал плечами и задал вопрос. Семён ничего не понял, но интонация вполне передавала суть недоумения.
–
Монах поклонился Семёну, отступил на два шага, спрятал нож и скрестил руки на груди.
Сработало! Что это, «доброе слово и автомат»? Или просто доброе слово? В любом случае всё получилось и не пришлось никого убивать.
Иван и девчата без всякой помощи извне прекратили истерику. Но это было отнюдь не счастливое самоисцеление, а страшный симптом: они лежали молча, еле дыша, и у всех однообразно подёргивались конечности.
Яд действовал, нужно было спешить.
Вытряхнув из рюкзака аптечку, Семён достал нашатырь, дал как следует нюхнуть Богдану и снова выписал оплеуху. И сам нюхнул, чтобы побыстрее выветрить из головы туман войны. Затем ещё дал Богдану нюхнуть и на всякий случай добавил ещё две оплеухи. Для закрепления.