— Одна.

— Завидую твоей осведомлённости. Всех, наверное, знаешь.

— Кроме себя! В себе никак разобраться не могу…

Розита вздохнула и отключилась.

…Даже в самой сладкой женщине есть что-то горькое. Помнится, это Заратустра говорил в знаменитой книге философа Ницше. Читали мы её потихоньку в «Малахите» вместе с Бирутой, и она этому наблюдению совершенно не поверила. И я — с нею.

Однако Розита невольно напомнила мне об этом с самого начала. И чем дальше, тем больше убеждался я, что Фридриху Ницше встречались, видимо, именно такие женщины.

Похоже, теперь эта горечь стала подступать и к горлу самой Розиты.

Только моей горечи от этого не убывает. Но кому повем печаль мою?

52. Молитва чужому Богу. Из книги исторических новелл

52. Молитва чужому Богу. Из книги исторических новелл

Рассказывала уральская учительница, дочь «декабристки», добровольно уехавшей в 1938 году с двухлетней дочкой из тёплой подмосковной Тулы к ссыльному мужу в холодный Салехард на Полярном круге:.

— Папа умер в Салехарде от чахотки. Она свирепствовала там среди ссыльных тридцать седьмого года. Спустя зиму после похорон маме удалось получить работу с квартирой в Берёзове. Мама не была осуждена, выезд ей разрешили. В Берёзове требовалась старшая медсестра, а у мамы был диплом врача. Но она согласилась работать медсестрой ради больничной квартиры. Берёзово южнее, там чуть-чуть теплее, чем в Салехарде, чуть-чуть меньше шансов на чахотку.

Как раз в школу я пошла, в первый класс — в ту осень это было. В сорок третьем году. Снег уже прочно лёг — он рано там ложится. Но Обь ещё не стала, ещё только шуга забелела по ней. Ещё бегали торопливо пароходы, катера тянули баржи и плоты леса — к Лабытнангам. Там заключённые строили железную дорогу на запад, к Уралу.

Утром, помню, пришли с юга две длинные баржи, и с них долго высаживали на пристань ссыльных калмыков — с детьми, узлами, в стёганых халатах, в жёлтых тюбетейках, в тоненьких сапожках без каблуков, в галошах, надетых на носки…

С пристани хорошо видна была облезлая берёзовская церковь, и ссыльные почему-то потянулись именно к ней, окружили её плотным кольцом, уселись прямо на снег и стали молиться. При этом мужчины — по христианскому обычаю! — поснимали тюбетейки и шапки. Черно стало от их голов!

Ссыльных были сотни, и заунывный вой поднялся над тихим обычно Берёзовом. В этом вое слышались и жалобные женские взвизги, и плач детей, и надрывный сухой кашель множества простуженных людей.

Церковь, конечно, не действовала, священника в Берёзове не было, но несчастные люди, пригнанные в далёкий чужой невероятно холодный для них край, долго молились на непонятном мне языке. Видно, просили Бога — своего ли, нашего ли! — чтобы спас их. А больше просить было некого.