И что-то похожее происходило и с Маринкой, она потом рассказывала мне, плакала, ей показалось, что и она вслед за сыном тоже сходит с ума. Я, конечно, стал успокаивать её, рискнул довольно жёстко успокаивать, просто безжалостно высмеял её страхи. Но вроде бы удалось, вроде бы ей полегчало.

С того момента, как Макса удалось вытащить из его Фатамии, время для меня потекло уже вполне реально. Больше никаких особых странностей, сбоев, логических несостыковок не было. Вот только у нас с Максом открылась телепатическая связь.

Никогда раньше ни во что подобное не верил, но тут, как говорится, “факт на лице”. Мы действительно могли с того момента переговариваться друг с другом с любого расстояния. Причём без слов, напрямую обмениваться мыслями, любой информацией. Если оба держали канал открытым.

Но потом я, как только убедился, что эта связь – абсолютно реальна, наглухо закрыл канал со своей стороны, хотя Максимка отчаянно пытался прорваться. Но я продолжал держать канал закрытым, и держу до сих пор. Один Бог знает, чего мне это стоило – отказаться от разговора с несчастным мальчишкой, для которого я был чуть ли не единственной надеждой.

Но я раздавил в себе жалость. Нельзя было по телепатическому каналу общаться с Максом. И сейчас – нельзя. У мальчишки и так – симптомов хоть отбавляй, если добавить ещё и этот… Выбраться тогда из больницы окажется для него ещё сложней. А если психиатры поймут, что эта телепатия – вовсе не галлюцинация, не симптом болезни, а реальность, и доложат об этом “куда надо”, будет ещё хуже, тогда уже точно Макса никогда не выпустят.

Потом, когда Максима всё-таки перевели в общее отделение, и мне вместе с Маринкой удалось придти к нему на свидание, я попробовал осторожно объяснить ему причину моего предательства. Но оказалось, что он и так всё давно понял. Улыбнулся, сказал спасибо, пообещал, что больше не будет ломиться в этот канал…

Бедный хлопец! Сколько же ему пришлось вынести! Да и ещё придётся. Даже на том свидании было видно, что он страшно накачан какими-то препаратами, подавляющие волю, сломать, превращающие человека в амёбоподобное существо, не представляющее “социальной опасности”. Да вот только Макса сломать невозможно, можно только убить, я это, в отличие от здешних психиатров, очень давно понял, ещё с того случая в Крыму.

Максим изо всех сил прорывался сквозь лекарственное дремотное оцепенение, пытался шутить, уверять Маринку и меня, что всё у него хорошо, просил, чтобы мы не волновались, говорил, что он старается слушаться врачей и санитаров, и скоро его должны выписать домой.