Я подковылял к домику, заходя со стороны леса. Домик был нежилой, стёкол в окнах не было. Подтянувшись на руках, перевалился в оконный проём. Зачем я всё это делаю? Ведь ясно же всё. Надо не спастись пытаться, а сделать так, чтобы нашли они не меня, а мой труп. Непривычно как-то себя в труп превращать, но выхода другого нет…

Я достал из кармана и раскрыл перочинный нож. Совсем крохотный ножик, сувенирный. Ни один мент про “ношение холодного оружия” не заикнётся. Без фиксатора, лезвие тоненькое, гнётся легко, железо мягкое, карандаш не успеешь очинить – затупится. Безобидная детская игрушка. Только вот заточено это мягкое, незакалённое железо – до остроты бритвы. И перехватить такой игрушкой горло – проще простого…

Глубоко вздохнув, я поднёс ножик к сонной артерии. Один взмах, один разрез – и всё…

Чего я жду, чего медлю? Надеюсь на что-то? Да нет, какие уж тут надежды… Не взяли они меня до сих пор только потому, что уверены – со мной ствол, а нарываться на дурную пулю неохота даже профессионалам. Но это не значит, что они меня не возьмут. Ещё как возьмут. Тем более, что ствола никакого у меня нет. Значит, медлить бессмысленно и опасно. Ладно, всё, пора, а то доиграюсь, дотяну время, буду потом о скорой и лёгкой смерти умолять, и хрен мне её дадут. Самому брать надо, пока не поздно. До пяти считать не будем, последний глубокий вдох, а на выдохе…

Во время этого “последнего” вдоха Максим опять стал мощно прорываться ко мне. Как это он умудрился, ведь я смял, уничтожил канал, отгородился бетонной стеной! Вот ведь паршивец! Даже умереть спокойно не даёт!

Моя “бетонная” стена трещала под бешеным напором Максима и готова была рухнуть. Я изо всех сил стал её укреплять, поддерживать, даже застонал от напряжения. И пока я всем этим занимался, кто-то тихонько тронул меня за плечо.

Ки му шин

Я сразу понял, кто это. Но повернулся, неловко при этом потревожил простреленную ногу, охнул.

Передо мной стоял Максим. В лёгкой больничной пижаме, босиком, хотя этой промозглой ноябрьской ночью было очень даже не жарко. Значит, прямиком из больничной койки. Не смог достучаться через канал связи и пришёл сам.

Он ничего не говорил мне. Да слов и не нужно было. Он не просто сумел создать новый канал связи, казалось, что его мысли звучали прямо во мне. Не просто звучали, бушевали, ревели. Чего там только не было! И горькая мальчишеская обида, что предложенную им помощь отвергли и вместо этого предпочли смерть, и огромная усталость от только что пережитого нечеловеческого напряжения, и жалость ко мне, и радость от того, что застал меня ещё живым, и гордость, торжество, что он всё-таки смог, успел, справился, прорвался, снёс все барьеры, и теперь всё будет хорошо, потому что иначе и быть не может.