Дрожа от возбуждения, Ливия наблюдала за происходящим в щелочку в стене хижины. Весь день помятые и усталые после вчерашнего пиршества жители деревни готовились к празднеству, которое должно было состояться нынче вечером. Весь день Конан Киммериец провел в хижине Баджуха, и Ливия могла только гадать о том, что между ними происходило. Она попыталась скрыть свое возбуждение от единственного человека, вошедшего к ней в хижину, – злопамятной местной девчонки, которая принесла ей еду и питье. Но эта грубая и развязная девка слишком плохо себя чувствовала после вчерашних непотребств, чтобы обратить внимание на перемены в поведении пленницы.

Вновь наступила ночь, пламя костров осветило деревню, и вожди опять вышли из хижины короля и уселись на открытом пространстве между домами, чтобы провести заключительный церемониальный совет. На сей раз они потребляли пиво весьма умеренно. Ливия подметила, что бамула осторожно подбираются к тесному кружку вождей. Она увидела Баджуха, а напротив него, перед горшками с едой, – Конана, весело хохочущего и о чем-то переговаривающегося с Аджей, военным вождем Баджуха.

Киммериец грыз огромную кость буйвола, и, наблюдая за ним, она увидела, как он настороженно оглянулся. Словно получив сигнал, которого они ждали, бамула обратили взоры на своего вождя. Конан поднялся, все еще с улыбкой на губах, словно для того, чтобы дотянуться до ближайшего горшка с едой; а затем, быстрый как молния, он нанес Адже сокрушительный удар костью по голове. Военный вождь бакала бессильно обмяк, череп у него треснул. В тот же миг воздух потряс дикий вопль, от которого кровь застыла в жилах, и бамула бросились в атаку, словно обезумевшие от крови пантеры. Горшки с угощением переворачивались, обжигая сидящих на корточках женщин, бамбуковые стены разлетались в щепы под напором летящих тел, крики боли разрывали ночь, и надо всем этим звучал торжествующий вопль бамула: «Йе! Йе! Йе!» – а наконечники их копий в мрачном свете костров отливали красным.

Деревня бакала превратилась в сумасшедший дом, который буйные обитатели разнесли по кусочкам. Действия нападающих парализовали несчастных жителей своей внезапностью. Им и в голову не могло прийти, что гости нападут на них. Большая часть копий благополучно лежала в хижинах, а почти все воины были наполовину пьяны. Смерть Аджи стала сигналом для бамула, которые погружали свои сверкающие клинки в тела сотен беспечных обитателей деревни; вскоре атака превратилась в бойню.

Ливия замерла у своего смотрового отверстия. Побелев, как мраморная статуя, она откинула золотистые кудри назад и судорожно прижала ладони к вискам. Глаза у нее расширились, тело застыло в нечеловеческом напряжении. Крики боли и ярости рвали ее натянутые нервы; извивающиеся, размахивающие оружием тени расплывались перед глазами, чтобы спустя мгновение вновь прорисоваться с ужасающей четкостью. Она видела, как копья вонзаются в извивающиеся черные тела, разбрызгивая красное. Она видела, как взлетают дубины, безжалостно круша черепа. Из костров выхватывали пылающие ветки, стреляющие искрами; тростниковые хижины занялись и полыхнули ярким пламенем. К крикам боли и страха добавились новые, когда еще живых жертв стали бросать в огонь. В воздухе повис тяжелый запах горелой плоти, смешиваясь с вонью пота и свежей крови.