– Разумеется, – отвечает Маккавей на безупречном английском, и в голосе его самоуверенность смешивается с раздражением.

– Вы говорить английски? – на этом же языке спрашивает мужчина и тяжело плюхается у окна. Ему лет сорок, он толстый и потный.

– Да, – отвечает Маккавей и смотрит на соседний ряд. Красивая женщина в обтягивающем темном костюме и очках закатывает глаза. Они у нее зеленые. Маккавей отвечает ей тем же.

– Тогда и я говорить английски, – объявляет мужчина. – Буду тренировать. Да? На вас?

– Со мной, – поправляет Маккавей, наматывая провод от наушников на руку.

– Да. С вами. – Мужчина с трудом, но втискивает чемоданчик под переднее сиденье. Затем – с не меньшим трудом – находит ремень безопасности и тянет за пряжку, но та не поддается.

– Надо ее раскрыть, вот так, – Маккавей расстегивает собственный ремень и показывает, как правильно.

– Ох, ну и дурак же я, – произносит мужчина по-польски.

– На мой взгляд, они вообще ни к чему, – замечает Маккавей, снова защелкивая ремень. – Если самолет упадет, этим никого не спасешь.

– Вот и я так считаю, – высказывается красотка, тоже на английском языке, не поднимая глаз от своего журнала.

Мужчина наклоняется, нависая над Маккавеем, и рассматривает женщину.

– Ага. «Бодрый день», – он снова переходит на английский.

Маккавей тоже наклоняется, чтобы перекрыть ему обзор:

– Правильно – «добрый день». К тому же она не с вами разговаривала.

Мужчина отстраняется:

– Легче, парень. Она красивая. И она знать это. Я хочу говорить, что тоже это знать. Что плохо?

– Это грубо.

Он машет рукой в воздухе:

– Ах! Грубо! Хороший английский слово! Нравится. Это говорить «не приятный», да? Как это… «антивежливый»?