– Точно.
– Вы не находите, что нашим потомкам или тем искусственным личностям, что участвовали в нашем воскрешении, забавно слышать такие рассуждения? Мы, осколки прошлого, рассуждаем об адекватности или неадекватности друг друга, хотя до конца не уверены в собственном существовании. Я бы сказал – посмертном бытии. Или вы уверены?
– Нет, не уверен, – не стал спорить я. – Напротив, подобные мысли посещали и меня.
И вот мне приснилось, что сердце мое не болит, Оно – колокольчик фарфоровый в желтом Китае На пагоде пестрой… висит и приветно звенит, В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.Николай Степанович рассмеялся:
– Да, вы вменяемы, видно с первого взгляда. И стихи мои читали?
– Не только читал. Любил.
– Спасибо, – Гумилев усмехнулся немного криво. – А сами пишете?
– Нет, и тому есть серьезные причины.
– Вот как? Интересно.
– Если вы не против, я сейчас об этом не буду. А ваши стихи всплывают в памяти постоянно. Только, полагаю, вам тяжело постоянно ощущать себя в роли поэта, которому капитан дальнего плавания всю ночь напролет читает его стихи?
– Ах, вы о том стихотворении! – вздохнул Николай Степанович. – Пожалуй, я все же писал его в предчувствии смерти. Но об этом я тоже говорить не хочу… Нет, в самом деле, здесь есть масса народа, которая обо мне слыхом не слыхивала. Особенно в вирте – как они называют искусственные сны. И радостного в этом не так много, как может показаться.
– Вы не слышали песен «Битлз»? – спросил я.
– Нет, а нужно было?
– Не знаю. Суперпопулярная в шестидесятые английская группа.
– Они пели через сорок лет после моей смерти и задолго до воскрешения, – констатировал Гумилев. – Ничего удивительного, что я о них не знаю.
– Так вот о своей популярности кто-то из них отозвался примерно в том же духе, что и вы сейчас. Репортер спросил у «Битлов», хотелось ли бы им, чтобы никто не узнавал их на улице. На что кто-то из парней ответил: такое часто случалось с нами, когда у нас было пусто в карманах. Удовольствие так себе.