— Кто? — спокойно осведомился Кобыш. Он уже догадался, но хотел, чтобы имя всё-таки прозвучало, потому что наверняка из собравшихся на поляне об этом знали только Монах и Слава Ли.

— Наш с вами ученик, — так же спокойно ответил Макс, хотя что-то в его лице всё же дрогнуло. — Пысин Александр Валерьевич, в одночасье ставший Захаровым Александром Наумычем.

Повисла гнетущая тишина. Только слышалось, как где-то жужжал назойливый шмель, да шумел ветер в вершинах сосен.

— Ничего себе! — наконец произнёс Хромов. — Индиго.

— Да, — кивнул Клюев. — И прошу заметить, индиго, блестяще адаптировавшийся к местным условиям. Обнаружив, что аппарат, с помощью которого произошло перемещение на другую ветвь фрактала, оказался одноразового действия, и вернуться назад не возможно, он не предался отчаянию, а, наоборот, очень быстро сориентировался, как действовать дальше. Пысин выбрал в качестве отправной точки не большой городок Волхов, изготовил себе подлинные документы и внушил одинокой женщине средних лет, что она его мать — с тех пор она, кстати, ни в чём не нуждалась. Согласитесь, для нашего четырнадцати летнего воспитанника всё это не являлось проблемой. А потом он просто жил, стараясь ничем не выделяться среди обычных людей, и потихоньку создавал новую модель аппарата. Единственной ошибкой, совершённой им, с точки зрения спецслужб, являлось то, что он полюбил. И поэтому стал уязвим…

Тут заговорили все разом, в чём-то друг друга убеждая и с чем-то не соглашаясь. Макс внимал этому гомону с отстранённым интересом, он сливался для него в отдалённый шум, подобный рокоту прибоя, в котором нельзя уловить что-то отдельное, зато можно закрыть глаза и представить набегающие чередой волны. Он, наверное, так бы и сделал, чтобы переждать это бурное выяснение подробностей, но Никита не позволил ему впасть в искушение.

— Очнись, младший, — шепнул он, придвинувшись к брату поближе. — Что это ты расклеился?

— Знаешь, старший, — пробормотал Макс, — я и здесь по привычке пытаюсь нащупать нашего неуловимого родителя, и снова у меня не получается.

— И не получится. — Никита с сожалением качнул головой. — Его здесь уже нет.

— Вот как? — горько проронил Клюев. — Выходит, и тут он обвёл меня вокруг пальца.

— Может, это и к лучшему. Как бы ты с ним стал разговаривать? Ведь здешний он — ещё мальчишка. Ершистый, несносный мальчишка, которого трудно в чём-либо убедить, пока он сам не доберётся до истины.

Последняя фраза мастера-наставника пришлась в аккурат на начало новой паузы. В наступившей тишине лишь Тёрнер сначала что-то негромко ворчал, а потом недоумённо выпалил: