Но старуха не вздрогнула и ничего не уронила, она только глянула на него так, что Плюту стало как-то не по себе, и хищно ощерилась ртом, обнажив неожиданно многочисленные зубы. Он мельком подумал, почему старуха такая шепелявая при ее-то зубастости, но тут же заметил, что глиняная кружка, стоящая перед ним, уже полна, и одним махом перелил ее содержимое себе в глотку…

Отвлекся он от своих горестных мыслей, только когда старуха принесла половину жареного гуся и еще два кувшина. Плют уставился на нее, соображая, как она ничего не роняет, когда всё кругом шатается.

– Што груштишь? – поинтересовалась старуха, ставя перед ним поднос с гусем, и посмотрела на него так сострадательно, что Плют тут же расчувствовался.

– Лиска… Сука… Не дает… – старательно произнес он, и густая слеза навернулась ему на левый глаз.

Он выпил еще пару кружек и через некоторое время заметил, что, отщипывая куски гусятины, жирными пальцами отправляет их в рот, а напротив сидит старуха и ведет с ним задушевную беседу:

– …а ты теряесся. Ты ее в хату заташши да и сунь што надо куда шледует. А потом ей шамой понравитша. Вот прямо шшас и иди. Я тебе винца с собой дам. Вольешь в ее крушешки две, а ей-то и захорошшеет. Токо ты шебя не жабывай, тоше прикладывайсся… А там тебе всё равно будет, поиметь ее шперва, а потом убить, или шперва убить, а потом поиметь. – Раздались ее сухие смешки, и Плют поддержал старуху громовым хохотом.

Вновь он очнулся уже посреди лесной дороги с винным мехом на плече. До родного селища оставалось еще полдюжины лиг, но он чуял, что Лиски там нет, Лиска, верно, к Веселому ручью скатерки полоскать пошла. И к лучшему – оттуда до Дубравы не слыхать, кричи – не кричи…

Лиска выловила из холодного незамерзающего ручья прополоскавшееся белье и закоченевшими руками свалила его в здоровенную корзину, стоящую на широких полозьях. Оборотни с тех пор, как прошло войско лорда, поблизости не появлялись, да и из иных мест не доходило слухов о встречах с ними. Так что она особо не торопилась успеть домой засветло. Конечно, дед Ясень уже беспокоится, но это с ним бывает всегда, если Лиски нет у него перед глазами, особенно после того, как лешаки пожгли их селище. Она быстренько сложила последнее льняное покрывало, пока оно не успело окаменеть на морозе, и спрятала ладони в огромные меховые рукавицы, которые оставил ей на память сотник Дан.

Теперь можно было возвращаться домой по натоптанной тропе, но вдруг к ней явился солнечный зайчик. Он приходил к ней изредка уже много-много лет, целых пятнадцать. Она помнила еще те времена, когда она качалась в люльке, подвешенной к потолку, а он прыгал над ней, и они весело смеялись. Правда, зайчика, кроме нее, никто не видел и не слышал, но разве это так важно, если при его появлении ей всегда становилось тепло, спокойно и радостно. Впрочем, вряд ли зайчик был солнечным, потому что он появлялся и тогда, когда солнца не было видно, а иногда даже ночью. Он светлым искрящимся мячиком прыгал по сосновым веткам, по синему вечернему снегу, а иногда касался неба… Не облаков, а именно неба – когда оно было совершенно голубым или бархатно-звездным, он всё равно его касался, и это было самым замечательным чудом, которое ей случалось видеть. Иногда он даже с ней говорил. Ну, не совсем говорил, но всё равно было понятно, что он хочет сказать. А порой он исполнял ее желания, правда, она редко чего хотела, кроме того, что есть… А вот селище их из пепла поднять да погибших родичей вернуть зайчик не мог, успокоил ее только, что они, мол, там, где им лучше, а кому хуже стало – так поделом…