– Слово «донор» происходит от латинского «donare» – «дарить», знаете?..

– А… Ну… – сказал Кровник, – хорошо…

– В случае с донорами крови подарком для реципиента является жизнь.

Кровник шевельнул зрачками, но век так и не разомкнул.

– Хорошо… – повторил он.

– Это те, кому донор дарует свой материал.

– Понятно… – сказал Кровник и вздохнул.

– Я родился 14 Июня. В этот же день, за пятьдесят лет до меня, в 1868 году родился Карл Ландштейнер, австрийский врач, получивший Нобелевскую премию за открытие групп крови человека. Я член Международной федерации Красного Креста и Красного Полумесяца. Я донор с еще довоенным стажем. Я вам скажу – что-то происходит. И во всем этом главное звено – кровь. Ключевое слово…

– Да… – пробормотал Кровник, – да-да…

– А ведь пока не был изобретен микроскоп, человечество вообще ничего толком не знало о крови. Только догадывалось. Хотя ее, конечно, всегда пытались изучать. Еще древние египтяне во время мумифицирования своих царей чего-то там по стенкам мазали и рассматривали. Но все было без толку. Микроскоп изменил все.

– Да… – сказал Кровник.

– Потрясением для меня было узнать, что кровь – это такая же ткань человеческого тела, как мышцы и кости, и кожа – только в жидкой форме. Это, оказывается, удобно и рационально. Ведь она должна быстро реагировать на… на все. Слово «рациональность» происходит от латинского «ratio», знаете?.. Цицерон именем «ratio» перевел греческое «логос». Я всю жизнь пытался выработать в себе это качество – рациональность. И, кстати, очень преуспел в этом. Правда, бесследно для моей психики это не прошло. В тысяча девятьсот шестьдесят первом я решил, что я живое воплощение Карла Ландштейнера…

Кровник молчал.

– Может, наша общая на двоих дата рождения сыграла тут немаловажную роль. Но, кажется, я действительно вел себя неадекватно. Утверждал что-то. Что именно – не помню. Помню, кроме прочего пытался вдолбитьокружающим что название «резус» происходит от вида обезьян Macacus rhesus, на которых в девятьсот сороковом производили эксперименты, переливая их кровь кроликам… В дурдом меня сдала жена. Вот кто при желании поставит Логос на колени и заставит служить себе. Что обидно – про макак же чистая правда… Там было достаточно неплохо. В дурдоме. За забором было старое городское кладбище. А с другой стороны кожвендиспансер. Оттуда всегда ужасно воняло. В шестьдесят седьмом мой лечащий врач Александр Леонидович Тетерский решил, что добился желаемого и поставил мне диагноз «здоров». Я до сих пор не уверен, что он отдавал себе в тот момент отчет в своих действиях. В тот период своей жизни профессор Тетерский много пил. А я не пью и не курю. И не буду. И к телевизору близко не сажусь. Я не могу поступать так безответственно. И не хочу. У меня редкая группа крови. Людей с моей группой всего полпроцента от всех жителей Земли. Полпроцента это не так уж и много. Всегда есть те, кто жаждет твоей крови. Всегда. Сколько литров я уже отдал? А сколько еще отдам? Это у меня в крови – отдавать. И не сожалеть об этом ни секунды. И быть счастливым, потому что… Действительно, почему?.. Тот, кто несчастлив – портит кровь себе и другим. И это почти всегда заканчивается одинаково. Я не могу позволить портить себе кровь. И, соответственно, другим. Знаешь, от чего лечил меня профессор Тетерский? И думал что вылечил? Каждое полнолуние я испытываю необъяснимый зуд во всем теле. Я уже предчувствую. Момент, когда игла входит в мою вену, и наступают эти первые сладкие секунды слабости. Поршень ползет по стволу шприца вверх. Рубиновая жидкость заполняет цилиндр, поднимаясь как ртуть в градуснике. Это я отдаю себя. Переливаюсь из сосуда в сосуд. Расхожусь кругами по поверхности. Заполняю собой пробирку. Я не могу без этого. Мне нужно отдавать. Кровь. Кровь. Кровь. Иначе она переполнит меня до краев. И я никогда не умру. А я не хочу жить вечно. Я и так уже достаточно долго живу. И вижу этот мир. Мир, где у каждого второго глаза налиты кровью. Каждому четвертому кровь ударила в голову. А у каждого первого сердце не на месте. Кровью скрепляют. Кровью смывают. Предательство – уж точно смывается только ей. Все что нельзя больше ничем отмыть, искупить – кровь прощает. Кровь стынет. Кровь играет. Кровь кипит. Шипят, впитываясь в снег, кровь и слезы. Кровь и водка. Кровь с молоком. Молоко с кровью. На бревенчатом грязном полу. Кажется, он уже бывал здесь. Опрокинутое ведро с розовой лужицей, почти впитавшейся в загаженные доски. Тяжесть кейса в руке. Кейса? Это не кейс. Это канистра. Канистра с человечьим бензином. Здесь пахнет человечьим бензином? Стоп. Как пахнет человечий бензин? Нет, стоп – еще раньше. Здесь была кровь. Здесь было молоко. Здесь была корова. Здесь пахнет коровой. Кровник смотрит на свои руки: они пусты. В них больше нет канистры. Где же она. Почему-то это его не волнует. Он же спит, все же понятно. Он улыбается – надо же(!) спит и при этом понимает, что спит. Фух… Это уже хорошо… Он чувствует сквозняк. Дуновение. Это вовсе не безымянный ветер. Это крутятся винты стоящего поодаль самолета. На хвосте Кровник видит знак авиапредприятия, к которому приписан борт. Он подходит ближе. Этот авиаотряд избрал в качестве своего герба три игральные карты, выложенные веером. Слева Десятка Треф, справа Десятка Бубновая… Масть третьей – центральной – карты Кровник не смог бы определить, даже если бы очень захотел… Кажется, он уже бывал здесь. Кажется, он же уже слышал десятка треф – перемена; при пиках – обман надежды, бедность, работа, при фигуре – деловой человек, большая опасность, пожары; при червах – находка, счастье в лотерее; при таком же короле, даме – интересуется…