Опустив головы в пыльных шлемах, те потрусили прочь.

К стремени подошел начальник телохранителей. Черное лицо Зирара, как ни странно, не выражало грусти. А что, почему бы ему и не радоваться предстоящей смерти за веру? Сколько можно гнить в грязи, холоде и сырости, в самом-то деле. А в раю – зеленая трава, белый виноград…

Зухайр тоже подобрался и оглянулся, с трудом поворачивая в седле мула грузное тело. Евнух улыбался:

– Видно, сегодня Всевышнему угодно сделать меня шахидом…

Пепельные от холода толстые губы растягивались в грустноватой, но не сожалеющей усмешке.

– Воистину, человек несомненно бессилен, – тихо повторил аль-Мамун слова древней поговорки и провел ладонями по лицу.

К нему подходили, кивая и улыбаясь.

– Пусть тот, кто хочет, бежит! – крикнул халиф. – Храбрецы пойдут за мной в рай!

Гвардейцы согласно кивали и молча поднимали вверх ладони: Всевышний велик! Рай ждет сраженных в войне за веру!

Глядя, как обнимаются и обмениваются приветствиями мученика его люди, аль-Мамун поднял ладонь, готовясь отдать последний приказ:

– О верующие! Настал наш черед…

– Стой!

Халиф застыл с поднятой рукой – запястье крепко перехватил Тарик.

По толпе готовящихся принять мученичество людей прошел мрачный ропот.

Аль-Мамун скрипнул зубами и обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и все, – на наглое существо, вцепившееся своими кафирскими пальцами в руку эмира верующих.

– Не надо, – неожиданно просительно сказал Тарик, не давая ему раскрыть рта.

– Что?! – прошипел Абдаллах.

И опустил наконец руку – а то они походили на ушрусанских девушек в танце.

– Ты хочешь приказать нам пойти и умереть в бою? – прижав уши, поинтересовался нерегиль.

– А что я должен, по-твоему, приказать людям?! – взорвался халиф.