– Прикажи – мне – защитить тебя. Тебя и твоих людей, о халиф.

«Он сошел с ума, – с опозданием догадался аль-Мамун. – Он сошел с ума – из-за того, что потерпел поражение». И с облегчением, отстраняясь, как от буйного, тихо пробормотал:

– Хорошо, Тарик, хорошо. Я выполню твою просьбу.

И, уже выныривая из сумеречного мира, в котором властвовало безумие нерегиля, почти ласково сказал:

– Защити меня, о Тарик. Я приказываю тебе победить.

Видимо, следом аль-Мамун сморгнул.

Открыв через мгновение глаза, он испуганно заорал.

Тарика больше не было.

Ночи, сумерек, утра не было тоже.

Среди заполошных человеческих криков разливался высокий жгучий огонь. В огне, раскинув крылья, разевала клюв хищная птица. Птица тоже кричала человеческим голосом – от боли. Она вся состояла из жгутов света и бьющих молний.

С шелестом втянув в себя свет, птица исчезла внутри высокой фигуры нерегиля. Окоченевший труп сиглави лежал на боку, Тарик стоял и странно, горько смотрел на аль-Мамуна.

Тот попытался выдавить из себя какое-то хриплое слово.

Тарик криво улыбнулся, вскинул руки – и со свистом мгновенно отросших перьев поднялся в воздух. А потом, встав на крыло, тяжело полетел в гущу боя.

* * *

Полдень

Когда громадный, с размахом крыльев в десяток локтей, ястреб закрыл небо и солнце, Хунайн ибн Валид решил, что сошел с ума. Потом куфанец решил, что сошел с ума еще больше, – ибо до того ни разу не видел, как кинжальные когти вонзаются в вопящих людей, а птица, подхватив их, словно пучок травы, гулко взмахивает крыльями и уходит все выше. А потом разжимает когтистые лапы…

– Ястреб! Ястреб халифа Аммара! – заорали за спиной Хунайна.