Птица топталась, когтя руку, Абдаллах кусал губы, пытаясь сдержать стон. Под рукавом потекло горячим.

– Да сиди же ты смирно! – наконец, вырвалось у него.

Аль-Хидр опять хихикнул. Ястреб разинул клюв и забил крыльями.

– Да тихо! Тихо ты! – рявкнул аль-Мамун, уворачиваясь от со свистом рассекающих воздух маховых перьев. – Это же я, Абдаллах!

И попытался сдернуть колпачок.

– Нет! – жестко приказал аль-Хидр.

– Почему?.. Он же боится, потому что не видит!

– Нет, – строго повторил старый дух. – Если он будет видеть, испугается еще больше. Или ты хочешь, чтобы твой цепной убивец рехнулся окончательно?

– Но… – пробормотал аль-Мамун, оглядываясь.

Они опять стояли перед воротами Ирема. Над виднокраем пустыни занимался бледный, чуть розоватый рассвет.

– Мы с ним…

– В разных местах, – отрезал аль-Хидр.

Ястреб прекратил бить крыльями, нахохлился и затих. Осторожно, чтобы не испугать птицу, аль-Мамун попытался провести ладонью по коричневой встопорщенной спине. Ястреб как-то странно припал клювом к его запястью – укусить, что ли, хочет? С него станется…

И вдруг аль-Мамун понял, что птицу бьет крупная дрожь. Он был даже уверен, что, если захочет, услышит сумасшедшее биение не птичьего, а человеческого, тьфу, сумеречного сердца. И тяжелое, загнанное дыхание забившегося в последнее укрытие существа.

Подняв глаза на старика, Абдаллах понял, что не ошибся. Аль-Хидр смотрел на Тарика с нескрываемым торжеством и скалил острые, желтоватые зубы. Под щеткой седых усов явственно обозначались два больших верхних клыка.

– Ну ладно, – насытившись видом униженного врага, важно сказал дух. – Забирай. Забирай его к себе, человек. Хотя, по справедливости…

– Есть ли воздаяние за добро, кроме добра? – быстро сказал аль-Мамун, едва не поперхнувшись от собственной храбрости.

– Идите, – сверкнув глазами, бросил аль-Хидр.

Аль-Мамун не двинулся с места.

Старик смерил его одобрительным взглядом: мол, тебя не проведешь. И добавил: