Его взгляд был очень, очень холоден. Абдаллах не выдержал и опустил глаза. Он подозревал, о чем идет речь. Но Джунайду не обязательно знать о дрожащей птице на рукаве.

– Он… что-то рассказал? – Аль-Мамун решил спросить на всякий случай.

Джунайд морозно усмехнулся:

– Я думаю, что Тарик будет не в состоянии что-либо рассказывать еще очень долгое время, о мой халиф. Чтобы заговорить, ему понадобятся недели две – по меньшей мере.

Абдаллаха передернуло:

– Но… с ним…

– Все будет хорошо, – жестко ответил Джунайд. – Ничего страшного, о мой халиф. Ничего страшного. Зато… – тут суфийский шейх снова улыбнулся, да так, что у аль-Мамуна засосало под ложечкой, – … я думаю, что Тарик все понял. Да, – покивал сам себе Джунайд, продолжая все так же криво усмехаться. – Я думаю, что нерегиль все, все понял, о мой повелитель.

– Сколько времени прошло, пока мы?..

– Немного, о мой халиф. Еще не сменилась первая стража.

– А… там?

– А вот этого, – тихо сказал Джунайд, – никто не знает наверняка.

– А приблизительно? – уперся аль-Мамун.

Суфий окинул его внимательным, цепким взглядом:

– Приблизительно… приблизительно, о мой халиф, сказать можно.

– Как?

– Человеческое тело слабо, мой повелитель. Дела духа гибельны для плоти. Время, проведенное на тропе созерцания, познается по времени, которое суфий проводит в немощи и болях после возвращения в дневной мир.

– Немощи?..

– Я думаю, о мой халиф, что тебе следует запастись терпением.

– Что?

– Твои ноги не затекли.