Тот растянул серые от холода губы в печальной улыбке:

– Будет исполнено, моя госпожа.

– Меня убьют одной из первых, – вполголоса уточнила Зубейда. – Не дай детям умереть мучительной смертью. Попроси, чтобы тебе разрешили убить их собственноручно.

– Да, хозяйка, – покивал грязной чалмой Кафур.

Глупая, подвывающая Буран все еще ворочалась в грязи. Мимо нее бежали кричащие, кудахчущие, как куры, невольницы с узлами в руках. Мерзавки бросили госпожу. Дурочки надеялись на поживу. Думали, что их пощадят. Зря. Преследователи не будут считать месяцы и годы отсутствия халифа в хариме. Они убьют всех – на всякий случай.

С трудом выдирая из жижи туфли, Зубейда грузно подошла к невестке. И подала руку:

– Встань, о женщина.

Та тупо, все так же на четвереньках, мотала головой и бормотала:

– Всевышний, помилуй нас, ооо…

Где-то она, Зубейда, все это уже видела. Грязь, мокрые черные абайи, сгущающаяся темень. И женское утробное подвывание:

– Всевышний, настали последние времена, оооо…

Ледяной конус Дены на горизонте отрешенно взирал на происходящее. Горбыли гор по сторонам долины затягивал сумрак.

– Поднимись, Буран, – жестко сказала Ситт-Зубейда.

И с силой потянула невестку за рукав:

– Поднимись. Якзан приказал ждать его в роще.

Та завытиралась, завсхлипывала и поднялась на ноги, отирая, отирая, в который раз отирая грязные ладони о хиджаб:

– В… роще?..

– Все будет хорошо, – тихо сказала Зубейда.

И повела ее к волнующимся под ветром акациям.

За ними Кафур, намертво зажав в кулаках рвущиеся запястья, вел мальчиков. Аббас и Марван протестующе вопили, пытаясь выпростаться из железной хватки зинджа, и тот досадливо морщился. Надо же, одному восемь, другому шесть, а какие сильные. Из них получились бы хорошие правители.