Мараджил стояла и зябко куталась в пашмину: по двору перед воротами гулял ветер – он всегда крепчал ближе к закату. Она стояла на галерее второго этажа, а чем выше, тем порывы сильнее.

Кони айяров месили влажную грязь – невольники не успевали выметать землю с каменных плит, а с неба моросило. Сначала цитадель покинул отряд ее сына – халифа, поправила себя Мараджил, халифа, – теперь вот готовились к отбытию два десятка ушрусанцев. Лужи и мокрая земля блестели в свете факелов, ветер сбивал пламя, оно ложилось набок, окрашивая алым наконечники копий и налобники коней.

Садун стоял у стремени мула и дрожал, не скрываясь. Впрочем, он дрожал с тех пор, как проводил своего мальчишку, Фархада. Тот ничего не заподозрил – даже понурый вид и заплаканные глаза сабейца не изменили его радостного расположения духа. Юноша пересмеивался с девчонкой и так и пожирал глазами ее покачивающиеся бедра. Видно, в голове у него – как и у всякого четырнадцатилетки – были только мысли о фарджах и о том, сколько раз получится вонзить, когда в караван-сарае он заведет невольницу за занавеску. Фархад весь светился от радости и предвкушения – женщины, встречи с семьей, вида красот, открывающихся путнику по дороге.

Садун жалостно запахнулся в свою желтую накидку и вытер текущий нос. Мараджил брезгливо поморщилась: что-то старик совсем сдал, разве можно так переживать из-за какого-то невольника, пусть и смышленого…

Ее молодцы тем временем не спешили влезать в седла и орали, толкались, болтали, хвастались покупками: всем выдали жалованье, многие сторговали на базаре новые папахи и рукояти к джамбиям.

За общим гвалтом и сутолокой они не заметили, как приоткрылась створка двери, и во двор вышел Лубб. Быстро огляделся и кивнул кому-то у себя за спиной. Показался гвардеец в усаженной золотыми бляхами перевязи. За ним еще один. А следом вышел кто-то высокий, с ног до головы закутанный в дорожный бурнус. Еще двое нишапурцев опасливо высунулись следом.

Садун дернулся и обернулся.

Ударил порыв ветра, капюшон бурнуса сбило с головы высокого человека, который оказался, конечно, совсем не человеком, а нерегилем.

Лубб как ни в чем не бывало показал Тарику на здоровенного гнедого, которого держал в поводу гулямчонок, – полезай, мол, в седло.

Мальчишка увидел, для кого конь, и визгнул от страха.

На крик обернулись, айяры увидели бледное сумеречное лицо. На дворе стало тихо, только кони топали, и сбруя звенела.

И вдруг кто-то крикнул по-ушрусански:

– Гля, кошка лысая!

Громовой хохот заставил Мараджил вцепиться в перила.