Далее его сиятельство получает по морде – везде. Сделал шаг – получил. Упал носом в пыль. Очнулся – рожа бита, с губы течет кровь, вокруг милые, дружелюбные люди.

Псины скалились.

– В-выслу-уживаетесь…

Конечно, выслуживаются. Главный разрешил. Поспорил со Мной, Полдореа? Дороговато, говоришь, Я беру за милосердие? Ах, ты кричишь, что свободен? А вот глядите, какой у Меня в рукаве фокус – не свободен! Трекс-пекс-флекс, по морде – раз, и – к коновязи! Что скажешь, Полдореа? Молчишь? Ничего… Пусть его сиятельство повисит, почихает. Пусть превратится в ветошь, им будет удобно протирать упряжь.

Снова натекло. Сплюнул.

– Ну что, с-суки?.. C-cкалитесь?

Псы зевали, вывешивая длинные слюнявые язычины.

– П-подавитесь…

Согнувшаяся, перекошенная под тяжестью меха с водой женщина ковыляла обратно. Усилившийся к вечеру ветер тяжело бил ей в бок, грозил опрокинуть.

Калима быстро заволакивала шатры и бродившие между ними тени. Смеркалось – впрочем, возможно, только у него в голове. Пустыня гнала перед собой тучи песка, подвигала барханы, подтапливала дюнами. Темнело.

* * *

– …Приведите в чувство эту собаку, – тихо сказал Салман ибн Самир.

Сумеречника перетянули плетью – через все брюхо и ребра. Тварь чихнула и замотала лохматой башкой.

– Еще.

Хлестнули снова. Дернулся, охнул.

Шейх скрипнул зубами и процедил:

– Где кобыла?

Сумеречник мотнул головой, попытался отереть о плечо щеку и прохрипел:

– Иди в жопу…