— А вы что‑то хотите купить, брат?

Куратор вновь посмотрел на бесцерковника. Тот улыбался. Но не блаженно и не приторно, и не добро, и не заманивающе, как вроде бы должны улыбаться сектанты, а с насмешкой. Еле уловимой, почти незаметной, но все же цепляющей за живое внимательного собеседника. Доля скепсиса в глубинах веры, будто специально показанная наблюдательному человеку. Крючок, мимо которого пройдут многие, но который заденет именно того, кто нужен.

— Вряд ли у вас есть то, что мне понравилось бы, — медленно произнес куратор, взяв наугад одну из увесистых книжек.

На обложке был рисунок: человек, прикованный к каменному кресту. Над ним кружил орел. У человека был разорван живот, из которого ошметками свисали окровавленные внутренности. Мученик, стиснув зубы, смотрел вверх, в небо. Мышцы его напряглись, силясь порвать стальную цепь, а лицо искривилось от невыносимой боли, но в глазах читались лишь вызов и презрение.

Петр Георгиевич перевел взгляд на название книги: "Рассуждения трех праведников о Спасителе нашем Иисусе Христе, о Прометее Богоборце и о словах Святого Лаврентия".

"Интересное совпадение, — подумал Ионов, — или…"

— Сколько же стоит эта книга, — спросил куратор, пристально глядя в глаза бесцерковнику.

— Она стоит все ваши горечи, все ваши сомнения и всю вашу боль, брат.

"Понятно, вербует в свою секту", — разочарованный Петр Георгиевич бросил книгу на стол, развернулся и зашагал к своему подъезду.

— Я мог бы вам рассказать историю о трех братьях, которые написали эту книгу после разговора со святым Лаврентием, — сказал вдогонку куратору анэкклисиат.

— Нет, братец, спасибо, я уж как‑нибудь сам, — ответил, не оборачиваясь, Ионов.

Как только Петр Георгиевич зашел в квартиру, автоматически зажегся тусклый свет. Куратор никогда не любил яркое освещение. А сегодня тем более — полутьма и пустые комнаты как нельзя лучше соответствовали настроению. Разувшись, Ионов направился в спальню, в которой тут же вспыхнула неоновая лампочка. Он подошел к тумбочке, коснулся пальцами будто сделанного из темного стекла размерами с небольшую дыню гологенетатора. Тот озарился приятным глазу зеленоватым светом, а затем над тумбочкой появился портрет дочери. Она нежно улыбалась и смотрела куда‑то вдаль, не замечая своего отца. Она была совсем молода и невероятно красива.

— Аиша, доченька моя, прости меня… — Петр Георгиевич потупился, словно разговаривал с настоящим живым человеком и повторил тихо — тихо:

— Прости меня…

Думал ли тогда, тридцать с лишним лет назад, молодой страж о том, что будет встречать старость в добровольном одиночестве? Несмотря на жену, трех детей, если считать приемную Аишу, и внуков, несмотря на коллег, друзей и соратников. Несмотря на успех и безбедную жизнь. Может, крест служителя Ордена оказался неподъемен? Может, стоило выбрать иной путь? Воспользоваться правом на отказ? Что мешало прожить иначе жизнь?