– А пока на Вещеру не попадешь – не услышишь. Сие есть тайна великая. Бренки и калики замалчивают, чтоб послушников в узде держать. Так ведь и суд Ослаба вам нипочем! – Бродяга вздохнул, разлегся на лежанке. – Не хоромы строить тебе надо, а кукушку искать.

Хоть «снежный человек» принес ему огонь, но Ражный вдруг подумал, что сам бы к нему не пошел, чтоб разжиться угольками, – как и к Вяхирю…

– Ну что стоишь? – поторопил бродяга снисходительно. – Ноги в руки и бегом за своей долей!

– Сейчас некогда, – в сторону обронил Ражный. – Рамы вставить надо, тепло уходит…

– Вот вы, вотчинники, все одинаковые! – лениво изумился бродяга. – Домовитые!.. Но в стенах ли счастье?

Ражный развел на улице костер и с прежними смутными, беспокойными чувствами начал прокаливать замазку на стеклах.

Поздно вечером странствующий рыцарь молча запихал в рюкзак свой просушенный гардероб, положил на подоконник упаковку спичек и три парафиновые свечи.

– Ну, благодарствую за теплый прием, – сказал он на пороге. – Не поминай лихом. Вещера тут одна, может, и сведет еще…

– Переночуй, – предложил Ражный. – Куда ты на ночь глядя?

– Мне еще лучше в темноте. Я же Сыч – ночная птица…

И тотчас ушел в густой сумрак, насыщенный еще и сильнейшим снежным зарядом.

Гроза всего Вещерского леса, о котором предупреждал калик, на вид оказался не таким и грозным, даже благодарным, коль помнил о встрече на Памире и открыл тайну древнего обычая. И все равно на душе у Ражного было смутно и неспокойно. Будто Сыч не только принес спички и растопил печь, но еще заронил искру надежды на избавление от сирого существования в лесах, хотя Ражный начинал привыкать к нему и уже ощущал, что не просто выживает здесь и ждет окончательного приговора бренки, а живет. Останься он один на один с собой, в земляной берлоге, еще неизвестно, какое бы вызрело решение, не исключено, сейчас бы искал себе применение где-нибудь в миру, в большом спорте, где все покупается и продается.

Или бродяжил бы, как Сыч!

Неведомая покровительница могла быть кукушкой…

Эта осторожная, боязливая, как дикая птица, мысль вползла к нему в голову, как только бродяга, словно между прочим, походя, рассказал об утвержденном еще Сергием обычае.

Да она и есть кукушка! Одинокая, сирая, но гордая дева, ушедшая на Вещеру от позора прослыть брошенной невестой. И не он, а она отыскала оставленного на произвол судьбы послушника, принесла топор, тулуп, пищу…

И ни разу не явилась на глаза, не оставила ясного следа, чтобы можно было отыскать ее гнездо…

Ражный готов был бросить все и тотчас бежать на поиски, но в последний миг, словно медведь на рогатину, он натыкался на снисходительную, насмешливую фразу Сыча: «Ну чего стоишь? Ноги в руки и бегом за своей долей!»