В небольшой комнате его пригородной дачи горел камин. Он так и не уехал отсюда никуда, хотя предлагали — часто. На этой даче он прожил последние тридцать лет, тут работал, тут принимал делегации и гостей и не собирался ее покидать из-за какого-то полного краха старого мира.

Отопление на даче было, в подвале стоял еще со «сталинских» времен бойлер и был большой запас угля, их легко пустили в ход, когда отрубилось центральное отопление дачного поселка. Романов настоял, чтобы на даче постоянно дежурила охрана, сменами из четырех человек в сутки. Он бы дал и больше, но Лютовой наотрез отказался, объяснив это тем, что это всего лишь помешает работе. Отказался и от секретаря — он привык все записывать, делать, обрабатывать сам.

Сидя в мягком глубоком кресле — подобные кресла были одной из немногих его слабостей, — Вадим Олегович вспоминал. Если ты прожил век — тебе будет что вспомнить. Смешно вспоминать только первые два десятка лет. Смешно и немного умилительно.

Они все мечтали быть танкистами. Весь их класс. Точнее — все мальчишки из него. И по крайней мере он — стал. Хотя ему — с его ростом! — в танке было ой как нелегко. Но уж больно замечательной была его реакция. Сколько раз она всех выручала…

Война… самый легкий и ясный период его жизни.

Потом было труднее. Намного. А часто — и страшнее. Он был поражен, как трудно оказалось человеку с его фамилией, с его внешностью — не говоря уж о взглядах, взгляды его оппонентам стали ясны лишь потом! — оказаться в науке. Бешеное, хотя и скрытое, неприятие, ядовитые реплики, ехидно-злые усмешки так ошарашили бывшего лейтенанта-фронтовика, что он в растерянности не посмел даже спорить. И потратил целых полгода на проверки и перепроверки своих расчетов и записей. И чуть не покончил с собой, когда понял — понял! — что там все правильно, а его просто не хотят пускать в мир высоких коридоров, дорогих пиджаков и заграничных штиблет в его парадном кителе и сапогах, от которых еще пахнет пороховым дымком.

Но он не покончил с собой. Возмутился — очень наивно, почти по-детски: в нашей стране — такое?! Как смеют?! И вступил в бой — так же яростно и беспощадно, как привык в своей «тридцатьчетверке».

К счастью, в те времена — во времена Того Человека У Власти — открыто противодействовать ему побоялись, сдались перед его решимостью идти до конца и перед его напором, зная, что молодой бывший офицер, чьего взгляда они не умели выдержать, не остановится здесь, как не останавливался на фронте, если надо — доберется до Того — Того, кого они боялись гнетущим обессиливающим страхом. Да. Они, эти «ученые», ставившие перед особой целью одно — изолгать, унизить, закрыть пути всем, кто не относился к их касте, — в подметки не годились другим врагам, молодым белобрысым парням, жестоким, отважным и упорным, чьи граненые машины Лютовой поджигал на фронте и от чьих снарядов трижды горел сам. А когда Тот Человек ушел, Вадим Олегович уже прочно пустил корни, легко не выковырнешь. И молодые студенты с такими же, как у него, лицами всегда находили у него защиту и поддержку перед сплоченной подколодной полумафией, все прочней оккупировавшей науку страны, ее вузы…