– Кто это «он»?

– Мутант. Зовут его Охотник. Мы оказываем друг другу разные… гм… услуги.

– Ты и нам окажешь большую услугу, если перестанешь врать, – Аршинов приблизился к Шаману вплотную, пристально посмотрел ему в глаза. – Твой дружок тебя рассекретил. Если продолжишь твердить, что не знаешь никакого Шамана, получишь в репу.

– Не буду. Шаман я.

– Отлично. Тогда возвращаемся к костру, где Толян задаст тебе несколько вопросов. Очень надеюсь, что ты ответишь на них искренне.

– Мне нечего скрывать, – Шаман опустил глаза, не выдержав взгляда прапора. – А если и есть, то это касается меня лично.

* * *

Аршинов подбросил в костер досок. Вездеход орудовал ножом, раскалывая деревянные обломки на тонкие и длинные щепки. Шаман молча наблюдал за тем, как прапор роется в рюкзаке. Бездельничали также Томский и Шестера. Толик просто смотрел на языки огня, а ласка, примостившись у ноги карлика, комично потирала мордочку передними лапами.

Когда свиное сало разрезали на мелкие куски и насадили на импровизированные шампуры, прапор собрался затянуть горловину своего вещмешка, но вдруг хлопнул себя по лбу:

– О, голова моя садовая! И как же я мог забыть. Ленка тут тебе передала…

Толик не верил своим глазам. Аршинов протягивал ему томик стихов Гумилева. Его личный оберег. Книга, которая прошла с ним огонь, воду и медные трубы. Прикосновение к шероховатому переплету разбудило воспоминания. Из мрака забвения выплыли лица погибших друзей. Ребята с Войковской, веселый и предприимчивый Краб, вечно мрачный Владар. Когда он в последний раз вспоминал о тех, кто умер ради него? К своему стыду он не мог этого припомнить. Дела, вечная суета.

Томский увидел удивленные лица и понял, что произнес четверостишие вслух. Он смутился, опустил глаза.

– Хорошие стихи, – заметил Шаман. – Можно взглянуть на книгу?

Толик наблюдал за тем, как новый знакомый переворачивает листы. Бережно, почти с благоговением. Раньше Томский не обратил внимание на его руки, а они заслуживали внимания. Тонкие и длинные пальцы пианиста прикасались к страницам с бережностью человека, умеющего ценить печатное слово, истинного книголюба.

Шаман вернул томик хозяину.

– М-да. Восьми лет, которые я провел в Москве, когда она была еще городом, хватило для того, чтобы оторваться от корней, но оказалось слишком мало, чтобы постичь русскую душу. Можно сказать, я скакал по верхам. Узнал, вроде бы много и… ничего. Николай Гумилев. Наверняка отличный поэт. Жаль, что я предпочитал поэзии труды по теологии.

– Не сложилась, значится, культурная жизнь? – усмехнулся прапор.