– Так что это и ваш, уважаемые, праздник тоже. Прошу вас придвинуть ваш стол к нашему общему, чтобы я смог наконец сказать о самом главном.

Егеря с хохотом придвинули свой стол к нам. Народ расслабился. Драка закончилась, не начавшись. Стол начали уставлять заново всякой снедью. Старшой промочил горло, закусил – все не слезая с лавки.

– Теперь главное. У всех налито? Отряд?

– Да! – заорали мы.

– Мореманы? – повернулся командир к рыбакам.

– Да! – постарались перекричать нас они.

– Отлично! Егеря?

– Да! – Окна задребезжали.

– А у музыкантов? Хозяин, а вы что, с нами не выпьете? Я сказал – у всех чтобы было налито! Выгоняйте из кухни всех сюда, до последнего поваренка, наливайте всем. Готовы?

– Да! – Как выдержали стены, не знаю.

– Итак, что я вам хочу сказать, друзья мои, – Старшой поднял бокал, приветствуя весь стол, – сейчас мы с вами выпьем не за нашего Сержанта, – он помахал бокалом нашим бойцам, – не за корабль, названный именем его жены, – он помахал рыбакам, – не за саму его жену, – это уже повернувшись к егерям. – А выпьем мы… – замолчал. Вот ведь зараза… Стало тихо так, что слышно, как на кухне кипит что-то. – Выпьем мы сейчас за то, что сам Сержант еще не знает… – совсем тихо, повернувшись ко мне. И, наконец, во весь голос: – Сержант, дочка у тебя родилась!

А вот это надо было слышать. Говорят, что через три квартала решили, что землетрясение началось одновременно с нападением пиратов. Половину свечей в зале задуло. Я, кажется, заплакал. Меня хлопали по плечам, даже целовали. Что пил и ел, уже не помню. Помню все урывками. Как Старшой поет на мотив «Эй, красотка» несколько куплетов про меня и Лису… когда только сочинил? Как егеря и рыбаки спорят, кто кого перетанцует. Как Братья спаивают портовый караул, который прибежал к нам почти в полном составе, решив, что здесь небывалая драка. Они хотели отказаться, но Братья, поигрывая желваками, сказали, что граф – да, да, граф Старшой! – очень обидится. А этого допустить нельзя никак. Как командир беседует о чем-то в уголке, сначала с главным усатым рыбаком, у которого руки были как клешни, а затем с двумя пожилыми, но сухими и стремительными, как их же контулукские кошки, егерями. Как хозяин показывает всем свою татуировку и с воплем, что он сам старый моряк, выкатывает на середину старую заплесневелую бочку. Как ее открывают, и по залу разносится небывалый аромат. Как наливают первому Старшому, но тот улыбается и протягивает мне, а я отказываюсь. Тогда Старшой наливает несколько кружек, одну берет сам, вторую отдает мне, две – пожилым егерям, одну – главному рыбаку и последнюю – самому хозяину. И мы выпиваем это вместе. И все радостно кричат. И музыка рвет душу. И море, зеленое и голубое одновременно, вон там за окном, пахнет водорослями, солью и ветром.