– Если парни по-прежнему будут обходить меня стороной, я, пожалуй, соглашусь!

И они весело рассмеялись. А потом они ели, пили – и немного напились, не без этого. А печка все полыхала и полыхала жаром.

* * *

– Как же ты храпишь!

Колючка резко проснулась, протерла глаза – оказывается, на сером небе уже показалась Матерь Солнце.

– А то я не знаю.

– Ну что, пора вскрывать печь. Посмотрим, что у нас получилось.

Рин принялась разбивать печь молотом, а Колючка отгребала в сторону все еще дымящиеся угли, прикрывая лицо ладонью – ветер то и дело сносил на нее пепел и золу. Рин взялась за щипцы и извлекла раскаленный, желтый от жара кувшин.

Выставила его на плоский камень, разбила, отгребла в сторону белую пыль и вытащила изнутри какую-то штуку – прямо как ядрышко ореха из скорлупы.

Сталь, сплавленная с костями отца. Пламенеющий темно-красным слиток, величиной с кулак.

– Ну как, получилось? – спросила Колючка.

Рин постучала по слитку, перевернула его – и медленно улыбнулась.

– Да. Получилось.

Риссентофт

Риссентофт

В песнях гетландцы Ангульфа Полуногого бросились на ванстерцев подобно ястребам с вечернего неба.

Полусброд мастера Хуннана бросился на Риссентофт подобно стаду баранов с высокой лестницы.

Парень с больной ногой не мог идти, уже когда они подошли к реке, и им пришлось оставить беднягу на южном берегу. Остальные вымокли до нитки на переправе, а у одного парнишки течением утянуло щит. А потом они заплутали в вечернем тумане, и только ближе к вечеру, усталые, стучащие зубами и злые, набрели на деревню.

Хуннан треснул не в меру говорливого юнца по кумполу, велел всем молчать и жестами разделил отряд на несколько групп по пять человек, и отправил осмотреть улицы. Точнее, не улицы, а утоптанную грязь между хибарами.