Фантазия моя придавала разрушителям такой диковинный облик, они были так бредово фантасмагоричны, что ни до, ни после я не находил похожих среди реальных врагов.

Ромеро пишет в отчете, что своими видениями я иронизировал над врагами и вообще ирония – характерная форма моего отношения к действительности. Возможно, это и так, но сам Великий разрушитель и Орлан являлись ко мне в привычном нам виде, призрачно копирующем людей. Остальные, правда, были удивительны и разнообразны.

Одни были похожи на древние шкафы, у других, когда они начинали говорить, вместо голов распускались пышные кроны – и они становились чем-то вроде земных деревьев, третьи, когда к ним обращался властитель, растекались, их речь в полном смысле слова текла – то мутным, то красноватым, то голубым ручейком, клокочущим, извивающимся, и все вглядывались в их пенящиеся слова – а потом, замолчав, они спокойно стекались назад, снова становились телом, и тело, малоприметное, серенькое, скромно стиралось где-нибудь в уголке среди прочих сановников.

Но красочней всего были «взрывники» – так я назвал этих диковинных существ, разлетавшихся огненным веером, когда на них падал взгляд Великого разрушителя. Очевидно, сами по себе они были столь невыразительны, что глаз на них не задерживался. А речь их была так феерична, ответы сыпались такими пылающими комьями, что я сжимался в своей клетке, боясь, что меня опалит огненным словом.

И облик сановников Великого разрушителя, и способы их общения были так невероятны, что я все чаще думал: уж не схожу ли я с ума?

Однако было нечто, что удерживало от этого вывода. Тело мое слабело, но дух оставался ясным, все остальное, кроме бредовых видений, было реальным: я различал вещи и друзей, вещи не меняли своих естественных форм, друзья говорили со мной, я отвечал, ни один не засомневался в разумности моих ответов, беседы наши шли как обычно, только становились короче: мне все труднее было говорить.

И еще одно, тоже важное обстоятельство. Безумной была внешность сановников Великого разрушителя, но не сами дискуссии. Тут все было логично. Я и мои помощники, попади мы в аналогичное положение, рассуждали бы похоже – говорю о фактах и логике, но не о способе передачи информации.

– Вы сказали, что сон некогда рассматривался как исполнение желания? – как-то сказал я Ромеро и даже, собрав все силы, тихо засмеялся. – Я все больше убеждаюсь, что это так. Во сне я неотвратимо одолеваю наших врагов.

С некоторых пор Ромеро стал иначе относиться к моему бреду: теперь не было дня, чтобы он не поинтересовался, что я видел во сне.