Там, в тишине коридоров Центра, кто-то громко протопал по скользкому ламинату. Гулко, торопясь.

– Его мать попросила себе ТАКОГО ЖЕ, нового ребенка… и родила Иуду! Причем в год Крысы.

– Что?!

Но Альмах уже ничего не слышала. Тридцать секунд – и на экране замигает тревожный красный квадрат: «ПРОЦЕСС ПРЕРВАН. ДОЛОЖИТЕ ОПЕРАТИВНОМУ ДЕЖУРНОМУ!» Она схватила Женечку за плечо так, что та вскрикнула.

– Женя! У вас тут есть ртутный порошок?!

…Черная, воздушная смесь из золы, серы, соли и металлической ртути. Набор «Юного мага», как, смеясь, называл его Берест – тоже полковник, огромный, медведеобразный, зачинавший с Зарастустровым их Спецуправление. Этим порошком можно посыпать любое место, любой предмет, и тогда он покажет – кто был здесь и зачем. Уголь и зола глушат все случайное, постороннее; сера соединяет интуицию и знание. И тогда порошок металлической ртути закручивается вихрями, образуя знаки – знаки, которые легко разгадать посвященному.

Как давно это было! Девчонка, совсем еще неопытная, зеленая, она сидела на корточках посреди покинутой избы в глухой красноярской тайге и рассматривала узоры порошка на столе, на неструганых, грязных досках пола, на грубой алюминиевой посуде. В углу избы, уложенные аккуратненько друг на друга, лежали вздувшиеся трупы трех местных охотников, решивших немного пограбить шамана, – трупы страшные, с вырванными языками и пустыми, вытекшими глазницами. Берест по узорам рассказывал ей, как все было: как они, перепившись технического спирта, застрелили у жертвенного дерева жену шамана, косматую старуху, и как залезли в дом, стоявший на четырех сваях из огромных лиственниц, как наставили на шамана блестящие от медвежьего сала дула карабинов и требовали золота – ведь шаман знает, где золото, да только не говорит никому! Берест рассказал и о том, как глаза шамана, превратившись в рой злых чудовищных ос, выели глупые гляделки охотников и вырвали им языки… А шаман ушел.

Много мог рассказать порошок, не хуже чем дактилоскопические смеси криминалистов, расследующих дела о банальных бытовых убийствах на почве неприязненных отношений.

На двоих у них оставалась банка тушенки и коробок спичек. И безумная надежда, что прилетит вертолет. Но он не прилетел. Тогда они уходили через болото, по щиколотку в ледяной февральской воде, черной жижей выхлюпывавшей из-под забранных настом кочек. С тех пор она не выносила каблуки. Ноги нестерпимо болели от них, как и от всего, что сжимало, давило и сковывало. Берест так и не вернулся ОТТУДА, остался там в одной из бесчисленных топей. Это было первое крещение.