Пасмурным зимним июньским днем Петра шла по кладбищу города Араракуара, всего в двадцати минутах на поезде от Риберао-Прето. Она специально подошла к Бобу с той стороны, откуда он мог ее видеть. И встала рядом с ним, глядя на могильную плиту.

– Кто здесь лежит? – спросила она.

– Никто, – ответил Боб, ничуть не удивившись ее появлению. – Это кенотаф.

Петра прочла имена.

Проныра.

Карлотта.

И больше ничего.

– Где-то есть табличка в Ватикане, – сказал Боб. – Но тела не нашли, так что похоронить ее не смогли. А Проныру кремировали люди, даже не знавшие, кто она. Эту идею мне Вирломи подсказала.

Вирломи поставила кенотаф для Саяджи на небольшом индуистском кладбище, которое уже было в Риберао-Прето. Тот кенотаф был несколько более детален – годы рождения и смерти и надпись: «Достигший сатьяграхи».

– Боб, – сказала Петра, – ты с ума сошел, явившись сюда. Даже без телохранителя. Памятник стоит так, что убийцы могут навести оружие еще до твоего появления.

– Знаю, – ответил Боб.

– Мог хотя бы позвать меня с собой.

Боб медленно повернулся. В глазах у него стояли слезы.

– Это место моего стыда, – сказал он. – Я очень старался, чтобы твое имя здесь не появилось.

– Почему ты так говоришь, Боб? Здесь нет стыда. Здесь только любовь. И вот почему мне место здесь – вместе с другими одинокими девушками, которые отдали тебе свое сердце.

Боб повернулся к ней, обхватил ее руками и заплакал у нее на плече. Он уже достаточно вырос, чтобы достать ей до плеча.

– Они спасли мне жизнь, – сказал он. – Они дали мне жизнь.

– Так поступают хорошие люди, – ответила Петра. – А потом они умирают, все и каждый. Вот это действительно стыд и позор.

Он коротко рассмеялся – то ли ее неуместной веселости, то ли своему плачу.