«Тень Гегемона» дала мне то преимущество, что я писал об истории, которая не происходила, – она относится к будущему. Не через тридцать миллионов лет, как в моей серии «Возвращение домой», и даже не через три тысячи лет, как в трилогии, включающей «Говорящего от имени мертвых», «Ксеноцид» и «Детей разума». Здесь будущее отстоит от нас всего на пару сотен лет, примерно через век после застоя, вызванного нашествием жукеров. В истории будущего, о которой идет речь в «Гегемоне», узнаются сегодняшние государства и народы, хотя соотношение между ними изменилось. Это предоставило мне опасно-увлекательную свободу, но также и серьезное обязательство описывать весьма личные судьбы моих персонажей, действующих (или являющихся объектом действий) среди высших властных и военных кругов этого мира.

Если есть нечто, что можно назвать моим «изучением жизни», то оно относится именно к этой теме: выдающиеся лидеры и огромные силы, определяющие взаимодействие народов и государств в истории. Еще ребенком я, засыпая вечером, воображал себе политическую карту мира конца пятидесятых годов, когда великие колониальные империи начинали по одной освобождать свои колонии, образовывавшие эти широкие мазки британского розового и французского синего на картах Африки и Южной Азии. Я представлял себе все эти колонии свободными странами, а потом, выбрав одну или другую относительно малую страну, я воображал союзы, объединения, вторжения, завоевания, пока наконец весь мир не объединялся под властью одного демократического правительства. Моими образцами для подражания были не Цезарь или Наполеон, а Джордж Вашингтон и Цинциннат. Я читал «Монарха» Макиавелли и «Взлет и падение Третьего рейха» Ширера, но я читал и писание Мормона (самые замечательные места из «Книги Мормона» про генералов Гидеона, Морони, Хеламана и Гиджиддони, Учение и Завет, раздел 121), а также Ветхий и Новый Завет; пытался понять, как можно править, когда закон отступает под давлением политической необходимости, воображал обстоятельства, когда война становится справедливой.

Не стану делать вид, что игра воображения и труды моей жизни привели меня к правильным ответам, и такие ответы в «Тени Гегемона» не содержатся. Но я считаю, что разбираюсь немного в том, как крутятся шестеренки в мире правительств, политики и войны – в хорошую и в плохую сторону. Я искал границу между силой и безжалостностью, между безжалостностью и жестокостью, а на другом краю – между добротой и слабостью, между слабостью и предательством. Я размышлял, почему в одних обществах молодые люди готовы убивать и умирать с энтузиазмом, подавляющим страх, и почему в других утрачена воля к выживанию или хотя бы воля сделать так, чтобы можно было выжить. В «Тени Гегемона» и в двух оставшихся книгах о Бобе, Петре и Питере я как мог попытался вложить все, что узнал, в рассказ, где великие силы, огромные народы и личности героические, хоть и не всегда представляющие добро, совместно создают воображаемую, но правдоподобную, как мне хочется думать, историю.