– Ничего ведь не длится долго?

– Они все еще живы в тебе.

– А я в ком жив? Только не говори, что в тебе.

– Могу сказать. Мою жизнь спас ты.

– У них не было детей, у обеих, – сказал Боб. – Никто никогда не держал их так, как держит мужчина женщину, никто не заводил с ними младенца. Им не пришлось увидеть, как их дети вырастают и сами заводят детей.

– Сестра Карлотта сама выбрала этот путь.

– А Проныра – нет.

– У них у обеих был ты.

– Вот в чем тщета, – ответил Боб. – Единственный ребенок, который у них был, – это я.

– Значит… значит, твой долг перед ними – продолжить род, завести детей, которые будут помнить их ради тебя.

Боб смотрел в пространство.

– У меня есть другая мысль. Я расскажу о них тебе. А ты – своим детям. Сделаешь? Если ты мне это обещаешь, то я думаю, что смогу все это выдержать. Они тогда не исчезнут из памяти после моей смерти.

– Сделаю, конечно, Боб. Но зачем ты говоришь так, будто твоя жизнь уже кончена? Она же только начинается. Посмотри на себя, ты вытягиваешься, скоро будешь нормального роста, ты…

Он положил руку ей на губы, нежно, прося замолчать.

– У меня не будет жены, Петра. И детей тоже.

– Почему? Если ты сейчас скажешь, что решил стать священником, я тебя сама украду и увезу из этой католической страны.

– Я не человек, Петра. И мой вид вымрет вместе со мной.

Она рассмеялась этой шутке. Потом заглянула ему в глаза и увидела, что это совсем не шутка. Что бы он ни имел в виду, он говорил всерьез. Не человек. Но как можно такое подумать? Кто больше человек, чем Боб?

– Поехали домой, – сказал Боб, – пока здесь кто-нибудь не появился и не пристрелил нас просто от нечего делать.

– Домой, – повторила Петра.