Рундельштотт похлопал свою лошадку по шее.

– Не видишь, это другая! Он сказал, эти свежее.

Дорога вывела на косогор, некоторое время спускались, с трудом удерживая коней, чтобы не сорвались на крутом склоне, а гора становилась круче и круче.

Понсоменер хмурился, а когда задержались на особенно опасном участке, сверху донесся стук копыт и резкие голоса.

– Похоже, – сказал я тихонько, – они пытаются обрушить на нас лавину?

– Вряд ли получится, – ответил так же тихо Понсоменер. – Хотя…

– Да, – согласился я. – Хотя да. Но все равно поосторожнее… Если сами сорвемся с кручи, это их тоже обрадует.

– Меньше, – сказал он серьезно. – Для воина убить своими руками намного приятнее.

– Как и для нас, – сказал я. – Мы же люди! Не тараканы. Те просто убивают, потому что животные, даже насекомые, а мы, убивая, получаем целую гамму…

– Чего? – переспросил он.

– Гамму высоких человеческих чувств, – пояснил я. – И радость от самого убийства, и рациональное понимание, что одним врагом меньше, что значит – женщиной больше, и чисто эстетическое наслаждение приобщения к тайне тайн бытия…

Он посмотрел с прежним непониманием, но уточнять не стал, потому я не начал говорить о гуманизме и высоких принципах демократа и рафинированного интеллигента, хотя, как всякий интеллигент, поговорить люблю.

Голоса наверху стихли, как и удалившийся стук копыт, мы снова пустили коней по тропе вниз, а там постепенно выбрались на берег широкой реки.

Понсоменер взмахом руки велел идти за ним, кони вошли в воду нехотя и с осторожностью, он повел сложными зигзагами, перебирались долго, в двух местах пришлось все же плыть рядом с конями, но в конце концов снова вышли на мель, Понсоменер поторапливал, а когда выбрались на берег и скрылись за стеной высоких кустов и толпами ив, на том берегу появились первые всадники погони.

Мы затаились за деревьями и смотрели, как там целыми отрядами выкатываются на берег, однако река катит пугающе широко и мощно, их кони зафыркали и, как только ступили в воду, а я помню, какая она холоднющая, сразу попятились, отказываясь идти в холод.

Понсоменер чуть раздвинул ветви, всматриваясь, прошептал:

– Если среди них нет местного, кто знает, где брод, это их остановит почти на сутки…

Фицрой сказал с сердцем:

– Паршивый берег! Кусты только на берегу, а дальше поле, нас увидят сразу.

– Им еще брод нужно найти, – напомнил я. – На том берегу сплошная галька, наших следов не осталось.