«Шариат есть шариат, – цинично подумал он, – тут головной болью не отговоришься…»

Ибо если каждая ночь есть пустота и ты ждешь ее с затаенным страхом – рано или поздно возникнет вопрос и о смысле жизни. И никакими ибадатами эту пустоту не заполнить.

Он всегда знал о том, что русская жива, и более того, он знал, как она живет. Ее жизнь пугала его уже тогда, а сейчас пугала его еще больше. Это совмещение самого радикального из вариантов ислама, того самого, который отец называл «безумным», таким, какой хуже любого неверия и разврата, не укладывалось в его голове и, само собой, не оставляло никаких шансов на восстановление отношений. Он мог бы полететь в Москву или куда-то еще… но, подойдя к ней, он покрыл бы себя позором, а если бы услышал отказ – позор был бы двойным.

Он до сих пор помнил те свои последние дни в Бейруте…

Бейрут, Ливан. Дамак-тауэр. Далекое прошлое

Бейрут, Ливан. Дамак-тауэр. Далекое прошлое

Это было в их городской квартире – огромном пентхаусе в Дамак-тауэре, куда они перебрались из своей старой квартиры в Ашрафии, которую приобрели еще до войны[169]. Как и большинство богатых семей, их основным местом жительства была вилла на холмах, но для того, чтобы не возвращаться каждый день туда с работы, по забитым машинами бейрутским улицам, они имели еще и квартиру в дорогом городском районе. Часто бывало так, что старшее поколение семьи в основном жило на холмах, а молодежь не вылезала из города. Города, где Коран прекрасно сочетался с дизайнерскими джинсами в обтяжку. Где были лучшие дискотеки на всем Ближнем Востоке и лучшие университеты – в университетах Бейрута, старейших на Востоке, учились дети шейхов и эмиров. Все это – молодость и шик, Коран и никаб – создавало совершенно безумный коктейль, который можно было пить, не пьянея…

Но сегодня здесь был его отец. А с ним был седобородый старец, который считался главой их клана – их клан происходил из горной деревушки в долине Бекаа, и до сих пор, в двадцать первом веке, люди держались друг за друга. И если сюда приглашен этот старец, значит, разговор будет действительно серьезным.

– Отец…

Отец смотрел вдаль, на огни Бейрута, держа в руке стакан с чем-то коричневым. Это мог быть как виски, так и чай.

– Подойди сюда.

Он подошел. Он чувствовал себя неуютно в своих «студенческих» джинсах и куртке. И знал, что его ждут друзья.

– Я никогда не говорил с тобой, – сказал отец, – о твоих отношениях с женщинами. Это личное дело каждого, и я хочу, чтобы ты был мужчиной и сам отвечал за себя. Но я хочу поговорить с тобой о русской. Потому что это зашло слишком далеко.