– Понимаешь, Миша, – говорил он мне. – Ваххабизм – это не часть ислама, это тоталитарная секта, из него выросшая, уродливый и болезнетворный нарост на его теле. Но появился он очень давно, и у него, к сожалению, много последователей. У вас же тоже много разных сект?

– Ну, да, – соглашался я. – Всякие «Белые братства», «Свидетели Иеговы», Мун этот корейский… Хватает мракобесов.

– Вот. Только вы к ним слишком терпимо относитесь. А у нас все жестко: тот, кто искажает смысл написанного в Коране, тот глумится над словами Пророка. А это оскорбление для всех истинно верующих. И тот, кто это делает, – для нас худший из врагов. Еще когда ваххабиты только появились, о них говорили: «Лучше убить одного ваххабита, чем десять неверных», а ведь с христианами тогда тоже не очень ладили… Понимаешь? Так что для меня они – враги, да и я для них – тоже. Например, по их правилам тебя, кафира[136], если ты попадешь в плен, нельзя убивать, если ты скажешь, что хочешь стать одним из них. Тебе сохранят жизнь и отведут к имаму, который будет тебя учить. Если ты солгал – тебя убьют, если нет, то ты станешь одним из них. А вот я для ваххабитов – мунафик[137], изменник веры, и убивать таких, как я, ваххабиты должны безо всякой пощады.

Вот так, можно сказать, из-за одного заданного вопроса и начались наши долгие с ним разговоры. Мне действительно было интересно слушать об исламе, обычаях чеченцев, об их традициях и истории, да и в разговорном чеченском потренироваться тоже было нелишним. А Эли был отличным рассказчиком и терпеливым учителем. Четыре месяца – срок небольшой, но при желании за это время можно выучить и запомнить очень много. А у меня это желание было. Однажды я спросил у Ильяса:

– Эли, слушай, а тебе как мусульманину не возбраняется мне, христианину, все это рассказывать?

– Нет, Миша, наоборот, это Джихад.

– В каком смысле? – не понял я.

– Понимаешь, у слова «Джихад» на самом деле очень много значений. И то, к которому так привыкли вы, «война против неверных», одно из последних. А вообще это слово означает – дело, угодное Аллаху. Посадить дерево – Джихад, помочь находящемуся в беде – Джихад, рассказать иноверцу о своей религии – Джихад. А вдруг ему понравится, и он сам примет ислам? И получается, что к этому весьма угодному Аллаху делу подтолкнул его именно твой рассказ.

– Нет, Эли, не обижайся, но я вряд ли перейду в твою религию.

В ответ он только внимательно посмотрел на меня и ответил одним-единственным словом:

– Иншалла[138]…

А еще через месяц на нас напали. Вообще, если честно, наш блокпост «Кирийский мост» был той еще задницей! Узенький мостик через бурный Шаро-Аргун, по которому нормально могли проехать только легковушки, «Урал» мог протиснуться с трудом и только при наличии за баранкой опытного водителя, а БТР, колея которого на семьдесят сантиметров шире, чем у «Урала», не входил, в принципе, располагался в узком и глубоком ущелье. Оно было больше всего похоже на коридор: метров шестьдесят-семьдесят шириной, не больше, с обрывистыми каменными склонами, на которые можно было забраться только с альпинистским снаряжением и которые уходили вверх метров на двести пятьдесят – триста. А посреди всей этой «красоты» четыре сосновых сруба, обложенных диким камнем. Три маленьких, примерно два на два метра – огневые точки, и один побольше, примерно три на восемь – жилое помещение. И «стратегически важный» мост. И шлагбаум. Вот и вся диспозиция, больше похожая на тир, в котором «почетная» роль мишеней отводилась нам. А еще там была просто омерзительная связь. То есть радиостанция в жилом помещении еще более-менее работала, а вот мобильные телефоны стабильно показывали отсутствие сети и «оживали» в одном-единственном месте – точно в середине моста.