Там всегда пахнет прелью, сладко-омерзительной, душной и проникающей повсюду. Там на выщербленных памятниках смотрят на живых те, кого давно нет. Смотрят ровно и покойно, но от этих взглядов не по себе. Как будто там, под метрами земли, в сгнивших и развалившихся в труху досках, есть странное подобие жизни, что сейчас следит за тобой, таким нелепым и неуместным здесь. И каждый шаг становится осторожным, каждое касание опасливо и еле заметно. Лишь бы не наступить на дерн, выползший из-под просевших и давно не крашенных прутьев, лишь бы не смахнуть замызганный стакан, когда-то кем-то оставленный на почти стершемся холмике, неожиданно вырастающем прямо под ногами.

Даже хорошо заметная основная дорожка прячется и петляет, убегает куда-то из места последнего сна тех, кто уснул за пару поколений до тебя. И стоит набежать тучам, как серое небо накатывает все сильнее, а волнение деревьев и шелест высокой, выше колена, травы становятся другими. Волнение переходит в дрожь, когда еле заметно на дорожку начинают катиться крохотные кусочки самой верхней, высохшей под ветром земли. Шелест сгущается, становится ниже, отчетливее, начинает окружать со всех сторон, превращаясь в еле уловимый шепот. Шепот, волнами окружающий со всех сторон, шепот, где, если замрешь на месте, начинают проступать отдельные звуки, и каждый шепот приобретает свой собственный голос…