Он дошел до дверей по левому борту, и, на секунду приостановившись, начал движение вдоль, все так же, полубоком, направив ствол вниз, между прутьями леера, переступая словно танцор – приставным шагом с заступом, скользя над полом на полусогнутых ногах.

«И думать забудь, – сказало второе „я“ резко. – Ты же знаешь себя, Сергеев. Никуда тебе не уйти. Никуда не деться. Ты вечно считал, что твой долг – спасать мир, даже тогда, когда тебе поручали его губить. Ты устроен так. Ты просто не можешь иначе и вечно лезешь что-нибудь исправить своими заскорузлыми руками. Но других рук у тебя нет. И никого другого поблизости тоже нет. А твои взрослые дядьки изведут тонны бумаги на ноты, меморандумы, официальные заявления, доклады комиссий и прочую херню, которой проблему не решить. И будь уверен, что кончится все тем, что решать ее будут такие же как ты парни, разве что помоложе, с такими же заскорузлыми от крови руками, такими же методами, заметь… Только есть небольшая разница: они могут опоздать. Будет поздно, ведь ты понимаешь это? Да, ты можешь погибнуть. Но ты мог умереть десятки раз – и до сих пор жив! Ты же специалист по выживанию! Рискни еще раз! В общем раскладе это ничего не поменяет – если пять раз подряд выпало зеро, то вполне возможно, что оно выпадет и в шестой. Это твое дело, Сергеев. Раш, Конго, Блинов, Хасан, Кубинец, Марсия, Базилевич, Касперский, Контора – все это связано с тобой – так или иначе. Один клубок, завязанный вокруг твоей шеи. Ты можешь выскользнуть, но тебе никуда не уйти. Ты в том же списке. Ты часть этого. Не ты устанавливал правила игры, не ты ее начинал, но ты ее часть, хочешь ты того или не хочешь…»

«Да пошел ты! – огрызнулся Умка, начиная спускаться по боковому трапу. – Молчи! Я и сам все знаю! Но я человек и не хочу умирать!»

Возле машин было еще жарче.

Шагнув в поперечный проход, Сергеев на несколько секунд присел, будто бы завязывая шнурок, и тот, кто наблюдал за ним со стороны, ничего больше и не увидел. И не должен был увидеть.

Дизеля работали на полную силу, и возле них запах разогретого металла и солярки стал уже не плотным, а твердым, и резал ноздри и носоглотку. Пломба начала болеть больше и, к тому же добавился зуд в стопах. Мягко говоря, ощущение можно было назвать неприятным, а, если честно – было трудно выдержать. И еще – надо было догадаться, что искать. Сергеев мало что понимал в конструкции судовых двигателей, но полагал, что где-то здесь должно находиться и управление – по логике вещей, какой-то пульт или панель.

Он сделал еще шаг в сторону и, наконец, увидел живого человека. Даже двоих. Один был белый, явный европеоид, второй – светлый мулат с негроидными губами и носом, но оба оказались настолько грязны, что если не присматриваться, то вполне можно было бы принять их за братьев. И смотрели они на Умку совершенно одинаково – со страхом.