Земля была такой же жесткой и шероховатой, как и пещера, где мы укрылись.

Спускаться в темноте было рискованно, но медлить мы не могли. Мейли показала:

— Там!

Ни палаток, ни фургонов, только костер. Видимо, там не боялись привлечь внимание. Я пытался определить место на склоне, где мог находиться их пикет разведчиков. Мелькнула тень…

Прикосновение к мозгу — это прибежал Борба.

— Иди…

Он качнул головой, показывая тропинку, и мы побрели за ним следом, стараясь как можно меньше шуметь. Из кустов высовывалась рука ладонью вверх, с совершенно неподвижными пальцами. Борба оскалил зубы, зарычал и прошел мимо высовывающейся руки и того, что лежало за ней.

Наконец мы спустились со скалы на землю. Отсюда нам не был виден маяк лагерного костра, пришлось положиться на мохнатого проводника. У меня больше не было обоняния Джорта, но, возможно, нос Тасса устроен лучше, чем нос моей расы: я улавливал запах животных и мог сказать, что армия Патена залегла здесь в ожидании. Затем, как из-под земли, выросло животное покрупнее. И я уловил мысли Тасса:

— В лагерь идет отряд. Торопись!

Мы пошли в тень скалы. Огонь костра поднимался выше, давая больше света: двое мужчин энергично подбрасывали в костер топливо. Я насчитал восемь человек в поле зрения. Все они, по-моему, были копией присягнувшего-на-мече, которого я видел в Ирджаре. Эмблемы на их плащах я не смог разглядеть.

— Чьи? — послал я мысль Патену.

— Люди Осколда — тот, тот и тот.

Он указал на троих.

— Остальные… Я никогда не видел этой эмблемы.

Резкий отчетливый звук горна оборвал разговоры в лагере. Секунда молчания — затем приветственные крики.

— Где Майлин?

— Там, — ответила Мейли.

В свете костра неподвижно лежало то, что я принял за сверток одеяла.

— Они боятся ее, боятся взглянуть ей в глаза. Они укутали ее плащами, чтобы она не обратила их в животных. Они говорят, что не только она, а все мы можем это сделать.

Я не слышал рычания Патена, но чувствовал вибрацию мохнатого плеча, прижавшегося ко мне.