Поверил…

Ворота вылетели с грохотом, и не успели еще обломки досок и стальные полосы оковки упасть на землю, а в пролом уже врывалась орущая, рычащая, гремящая железом, пахнущая потом и кровью толпа.

Нет, не толпа. Армия.

Бились за каждый камень. За каждую пядь двора. За каждую ступень в донжоне.

Но неудержим был холодный, нечеловеческий какой-то напор закованных в сталь рыцарей. Рыцарей со знаком Анласа на серых плащах.

«Бич Божий!» — громом неслось под сияющими небесами. Бич Божий.

Эльрик рванулся из воспоминаний, застонал, сжимая голову руками. Он не хотел вспоминать. Не хотел. Не…

— Дверь! — рявкнул де Фокс. И двое оставшихся латников заложили массивный стальной засов. На сколько хватит его? На сколько удержит холодная сталь волну «Бичей»?

— Император? — Один из воинов, тот самый неразговорчивый оружейник, в лавке которого Эльрик в первый раз увидел длинный двуручный клинок, обернулся к своему господину.

— Я в порядке, Ханс. Мы еще повоюем. Эльрик, это все, кто выжил?

— Да, герцог. — Шефанго бросил топор в петлю на поясе. — У вас хорошие мечи, но драться ими здесь несподручно.

— Ты все о мечах.

— Почему нет?

В дверь ударили. Сильно. И как-то спокойно. Они вообще были очень спокойны, рыцари нового ордена, созданного специально для борьбы с еретиками и язычниками… Специально для борьбы с такими, как солдаты мятежного герцога Отто де Гилгата.

— Они сжигают тела, — пробормотал второй латник. Высокий и худой, он был бледным от природы, а сейчас, раненый, казался — и вовсе прозрачным. — И они сжигают живых. Если берут живыми. Вы нужны им живым, мой император.

— Очищение. — Взгляд де Гилгата стал слегка безумным, словно тучи наползли на чистое небо. — Очищение огнем. Посвящение их страшному богу. Они хотят, чтобы он забрал наши души.

Герцог огляделся затравленно. Но не было выхода из тесной комнаты на самой вершине башни. Не было выхода, кроме как в заложенную засовом дверь, уже трещавшую под монотонными, расчетливыми ударами.

— Что ж. — Отто де Гилгат улыбнулся. Улыбнулся искренне и чисто. Светло. — Мы делали, что должно. Осталось лишь погибнуть с честью.