Он вытащил из-под кольчуги висящий на потертом кожаном шнуре амулет. Старый, очень старый. Люди могли бы даже назвать его древним. Потемневший от времени символ Постижения, священный Многогранник.

— У тебя еще есть время посмеяться над нашей наивностью, Эльрик. — Светлые, теплые глаза задумчиво смотрели в красные бельма шефанго. — Ты ведь всегда считал нас детьми, играющими в свои смешные игры. Игра за — канчивается. Я только прошу тебя, уж не знаю, зачем мне это сейчас… Я прошу: поверь, что это жизнь. Для нас — жизнь. Была.

Эльрик молчал. Дрогнула, едва не сорвавшись с петель, тяжелая дверь. Неудобно, очень неудобно было выбивать ее, стоя на маленькой площадке на вершине узкой винтовой лестницы.

Но «Бичи» не умели отступать.

И черная муть безумия уже начинала перехлестывать через край. Только не сейчас… Нет. Чуть позже…

Замок горел, и дым струйками проникал в крохотную комнатку, щекотал ноздри, першил в горле, щипал глаза.

Огонь горел, пожирая корчащиеся тела людей. Живых людей. Людей, которых убивали только для того, чтобы убить. Чтобы очистить. Огнем.

— Они возьмут вас живым, император, — тихо сказал Ханс.

И Зверь вырвался на волю.

Тарсаш заржал тревожно и испуганно. Ткнулся мордой в застывшего, словно окаменевшего шефанго. Снова заржал. Тихо. Как будто позвал вполголоса. Скакуну было страшно. И одиноко. А Эльрик, казалось, позабыл о нем.

— Ты вспомнил? — тихо прошелестел голос.

— Да.

— Все вспомнил?

— Достаточно.

— Теперь ты знаешь, за что на самом деле ненавидишь этих людей.

— Молчи.

— Тех троих, в башне, убил ты сам. Помнишь?

— Нет.