Мысли цеплялись за слово «война», как цепляется плуг за камень. Цеплялись и останавливались на нем снова и снова. Крошкой, засохшей на шелковой простыне, было слово. Мешало. Терло. Выпячивалось.
Война.
И вновь погружался Ахмази в поток воспоминаний, мыслей, неясных догадок. Знал, что омытое размышлениями слово, которое мешает сейчас, покажет себя с какой-нибудь иной, невидимой пока стороны. Сверкнет неожиданной гранью. И, может быть, найдется выход?
Выход должен быть.
Готландия. Сипанго. Эзис. Готская империя…
Четверо
Солнце заливало сад ослепительным светом. Секира, вернувшись из империи готов, целые дни проводил в саду, замерев под жаркими солнечными лучами. Он напоминал тогда визирю змею, свернувшуюся в кольцо на раскаленном склоне бархана.
Что-то случилось с ним за пять лет, прожитых там, далеко на Западе. Что-то превратившее всегда довольного жизнью и собой Секиру в каменное изваяние. Ахмази не решался спросить. Просто заходил иногда в гости. Прятался в тень, куда-нибудь поближе к фонтану, и сидел так же молча, как Секира. Только нелюдь тянулся к солнцу. А визирю даже в прохладном шуме воды было тяжко.
Сорок лет дружбы — достаточный срок, чтобы научиться просто молчать рядом с другом. Но тогда это молчание казалось невыносимым.
И нарушил его первым все-таки Секира, а не Ахмази.
— Я много дал бы за то, чтобы вернуться в Степь, — сказал он однажды. И евнух вздрогнул от неожиданности. Как будто действительно заговорила каменная статуя.
— Разве тебе плохо здесь? — осторожно поинтересовался визирь.
— Там все иначе. Было иначе. Другие люди. Другие обычаи. Другой мир. Чище и лучше, хоть и кажется Степь со стороны дикой и жестокой.
— Ты жил и там тоже?
— Давно. У меня был друг, Тэмир. Он первый объединил племена степняков под своей рукой.
— Потрясатель?!
— Ты что-то знаешь об этом?
— Только то, что написано в книгах. Потрясатель мира, он прошел войной до древнего Виссана, покоряя все народы, что встречались на его пути. Имя его было забыто — его просто боялись вспоминать. Осталось только прозвище.