– Кэналлиец не любит смерть и считает усталость от жизни разновидностью безумия. Я не видел, как он убивает, но слышал, как он поет. Эти песни рассказали бы о герцоге больше моего, они долго меня преследовали…
– Ну так спойте!
– Я дурной певец, – признался Пьетро, – к тому же песни герцога Алва при всей красоте лишены благочестия.
– Не беда, – отмахнулся Карло. – Отец Ипполит, позволите?
– Если они не оскорбляют Создателя и ваших чувств, господин маршал.
– Первая была на кэналлийском, – негромко уточнил Пьетро, – позднее я узнал, что певец просит свою струну звучать вечно. Вторую герцог перевел на талиг…
– Сам? – живо уточнил прибожественный, и Капрас вспомнил, что Лидас вроде бы балуется пером.
– Насколько я понимаю, Алва переводит сам. Я боюсь нанести ущерб красоте, меня, как и всех послушников, обучали пению, но оно не стало моей сильной стороной.
– Лечить вообще-то важнее, – утешил Карло одновременно с отцом Ипполитом, само собой, напомнившим еще и о долге перед Создателем и слабейшими из детей Его.
– Так что за песня? – Лидасу не требовался ни врач, ни Создатель. – О чем?
– Сперва мне казалось, герцог что-то оплакивает, потом я стал думать иначе. В том, чтоб назвать ночь ночью, а холод – холодом, нет ни жалобы, ни вызова…
– Не объясняйте, – легат оттолкнул опустошенную тарелку и водрузил локти на стол. – Пойте…
– Судьба моя– покорно завел клирик, —
звездный иней, Звезда над дорогой дальней, Звезда над долиной синей, Звезда на холодной стали…Пел Пьетро не лучше, чем Карло знал талиг, но и не хуже. Маршал вслушивался, пытаясь уяснить, о чем речь, не понимал, и все же цыкнул бы на любого, кто вздумал бы жевать или переспрашивать; молчали, однако, все.
– Мой друг, я в Закат гляделся,