Все они туда глядятся, чего уж там… Потому и слушают. Отец Ипполит беззвучно шевелит губами, будто повторяет, Лидас замер, подперев подбородок и широко распахнув подведенные на гвардейский манер глаза, Агас поставил бокал и закусил губу.
Горят свечи, догорает год и с ним жизни, тысячи жизней, но некоторые еще можно сберечь. Если остаться не только на зиму… Три безголовых по сути провинции, Гирени с деткой и… вцепившиеся в железо прозрачные женские руки.
Струна моя, лунный холод, Луна в глазах лошадиных, Луна, вошедшая в город, Луна над мертвой маслиной…Над мертвыми обозниками, мертвой мельницей, мертвым аббатством. Над Белой Усадьбой, где уцелели лишь серая кошка да лебеди с подрезанными крыльями. Везде эта луна, чтоб ее!
– Мой друг, я луною призван…– Я выйду, – отец Ипполит поднялся. – Это слушать невозможно!
– Это слушать нужно, – вскинулся в ответ Лидас. – И хватит искать везде ересь!.. Пьетро, дальше!
– Здесь нет ереси, просто я не могу. Эта луна… Этот год… Простите.
Стук двери, пригнувшиеся и тут же выправившиеся огоньки свечей, миг тишины.
– Зима и сердце, как камень…4
4
Вальдесу всегда нравились столы, подоконники и спинки кресел, во всяком случае, сидеть он предпочитал именно на них, но на сей раз адмиралу пришлось удовлетвориться старым-престарым сундуком.
– Хорошая вещь, – одобрил Ротгер, забираясь на реликвию с ногами, – парочка абордажников при необходимости точно влезет. Ты решил почитать мне мораль?
– Я? – удивился Лионель.
– Это-то и странно, – кивнул моряк. – Ты ничем не напоминаешь покойного дядюшку, к тому же мы все обсудили.