Надо пересесть на упертую из королевской музыкальной софу и попытаться заснуть. Пусть Ворон с Валме потрошат привидение сами, Иноходцы в гончие сроду не годились. Скоро придется бегать, мерзнуть, может быть – драться, а сейчас делать нечего. Во время мятежа, маршальства, проэмперадорства он засыпал в седле, на любых скамейках, чуть ли не на ходу, это сорочье гнездо ничуть не хуже. Лилий здесь больше нет, некому их носить и некуда, Сэц-Ариж так и не встретился со своей рыженькой, сестра вернулась в родную Ариго, а девочка с иконы?

– Раймон, – он спросит, не может не спросить! – Где Катари? Пусть без сапфиров, только скажите, где?

Салиган заржал, Алва улыбнулся.

– Там же, где и была, полагаю.

– Да, – подтвердил данарий, шаря рукой по стене – я ее не только не украл, но и не обокрал. Наверное, я все больше и больше полагаю себя наследником и преемником, это придает смысл. О… Вот же оно!

Щелкнуло. Целившая Роберу в глаз ласточка поползла вверх вместе с розами. Шпалера поднималась рывками, на манер театрального занавеса, открывая иконостас, сперва показавшийся Роберу прежним. Возможно, он и был прежним – Эпинэ помнил лишь сестру, то есть Октавию, но она исчезла, а утро стало вечером. Иноходец не мог оторвать взгляда от распахнутого в закат окна, на котором расположились четыре трехцветные кошки. Звери даже не щерились, просто смотрели холодно и всезнающе.

– Мне всегда казалось, – задумчиво объяснил Алва, – что они ждут мародеров. Соберано Алваро не исключал, что сюда явятся друзья Алисы, но прятал он сапфиры или Октавию, не скажу, настолько дружны мы не были. Хотите ее увидеть?

– Нет! – выкрикнул Иноходец и торопливо объяснил: – Сейчас тут… ей не место.

– Сейчас тут место не ей, – согласился Ворон. – Маэстро Гатчи манил весенними снами не хуже, чем маэстро Гроссфихтенбаум предвещает ужасы. Будет жаль, если сгинет и последняя копия.

– А нельзя, – есть глупости, которые невозможно не сказать, – нельзя ее забрать?

– Надо спросить Констанса, – зевнул Салиган, – он, помнится, уволок из Левкры здоровенную мозаику с ангелами, которые прежде были духами нечистыми. Не в том смысле, что я, а по-эсператистски. Впрочем, первыми тащить, что плохо лежит, принялись именно эсператисты, причем напропалую. Они и сейчас так – объявят нечистью, отрекутся и ну обворовывать, так что ты, пригрев сынка Мирабеллы, свои стулья прямо-таки обрек.

– Я обрек лошадь и женщину, – Алва смотрел на часы и только на часы, – но расспросить Капуль-Гизайля всяко не помешает. Впрочем, сейчас он недосягаем, зато у нас остается минут пять на ворон.