— Отчего? — Лицо князя сделалось таким, каким его Рагдай видел лишь два раза — когда тот врубался в ряды швабов в сече в канун Журавниц и когда махал рукой вслед ладье, уходящей вместе с княжичем Чаславом вниз по Стоходу, к Царьграду.

Рагдай лишь пожал плечами. Князь яростно крикнул:

— Вольга! Давай иди первым!

Полтески двинулись вперед, мимо посторонившихся стреблян.

Вольга, за ним по двое другие, держа мечи на плечах. Отчего то исчезли звуки, только упряжь громыхала, как в пещере. Через два десятка шагов перед грудью их коней согнулись стебли последнего кустарника. Солнце сделалось много ярче, почти нестерпимо для глаз. Опушка леса уходила вправо и влево полумесяцем, почти теряясь из виду, потом снова проявлялась и почти сходилась впереди, напротив, на восходе, под сизой, зубчатой линией Карапатских гор. В далёком разрыве чёрного леса мутной сталью проблёскивала далёкая Морава. Над ней стояли серые и белые дымы. От леса до леса, если не считать двух бугров, а скорее древних могильных курганов, земля была ровным полем, и земля эта была почти не видна. Повсюду в беспорядке стояли тяжёлые крытые повозки с громадными дощатыми, окованными колёсами, валялись разметанные кули, опрокинутые сундуки, распотрошённые корзины, копна гнутых жердей непоставленных степных жилищ, похожих на ребра гигантских рыб, изломанные вместе с птицами клети, и поверх этого, как пряди перезревшей ржи, поваленной ураганом, покоились мёртвые люди. Тут же на земле лежали кони, волы. Трава едва проглядывала.

Под копытами захрустели глиняные черепки битой посуды. Не оборачиваясь, Вольга указал вправо. Там, в двух сотнях шагов, виднелись люди, идущие медленно, с опаской. Они часто нагибались, возились, затем клали что то в торбы. Обирали мёртвых. Вдалеке брели тяжелогружёные кони. Слева промчались, играя, две лисицы или, может, собаки, скача, катаясь по изуродованным телам, понарошку цапаясь, полаивая. Лошади пошли медленней, с трудом выбирая свободное место, чтоб установить копыто. Под Стововом конь несколько раз поскальзывался, наступая на подгнившую плоть. Стребляне двигались позади, зажав ладонями носы, стараясь не смотреть под ноги. Продвинувшись в глубь мёртвого поля на два десятка шагов, Рагдай тронул дрогнувшее плечо князя.

— Кутургуты. Это кутургуты.

— Что было тут? Сеча? — Стовов был бледен, в прищуренных глазах мерцал не то ужас, не то ненависть.

— Если сеча, то отчего они все вперемешку — и воины и старухи, отчего воины почти без брони, кто с чем, а лошади не сёдланы? — отозвался Тороп, тыкая кончиком копья в синее, раздутое жарой тело молодого кутургута. По левую руку от тела лежал аккуратно сложенный кожаный панцирь, железная шапка, поножи, седло, связка оперённых стрел, короткое копье, два широких ножа, свёрнутый плащ. Тут же связанная для костра куча хвороста. Рядом, на двух рогатинах, на перекладине, висел небольшой бронзовый котёл, в котором была горсть пшеницы и коренья. По другую сторону незажжённого костра лежали вповалку две молодые женщины, одна русоволосая в льняной побелённой рубахе, другая в шитом серебром и стеклянным бисером шёлковом халате. Головы обеих оказались разбиты ударом палицы или топора. У кутургутки перстни на пальцах не были тронуты. Русоволосая женщина укрывала собой обнажённое тельце крохотной смуглой девочки. Мышец задержался, разглядывая замысловатый узор на халате кутургутки: