— Поглядим, что за Валдутта поблизости обитает. Старшим Семик. Ну, коня!

Найдя глазами старшего мечника, князь ткнул в него пальцем:

— Семик, наказ такой, если я дотемна не вернусь, иди со всеми к перевалу, переходи перевал. У ладей наших жди семь дней и ночей. Если к исходу срока меня не будет, грузись в ладьи и возвращайся в Тёмную Землю. Ну, чего встал, конь где?

Подвели коня. Не княжеского Пытока, другого, бурундейского, свежее. Седло, однако, перестелили Стовова. Влезши в седло, князь крутанул коня на месте, поднял на дыбы, пробуя, как тот слушается, успокаивая, похлопал по лоснящемуся крупу ладонью:

— Быстрей, косолапство! Оря, волками идите впереди, первого живого захватите. В сшибки не встревать, в случае чего кричать три раза двумя воронами!

Оря кивнул, жестами вызвал к себе Резняка, Кряка, Хилка, Полоза и одного, почти мальчика, которого все звали Свистель. Пока Ацур спорил с Торопом, брать или не брать Ладри, Вольга обходил одного за другим всех своих людей, кроме тех, что были в стороже, то ли прощаясь, то ли давая наказ. Эйнар же, придерживая коня под Рагдаем за узду, выяснял, что и как нужно подмешивать в питье Вишены, чтоб тот быстрей поднялся на ноги.

Стребляне, широко растянувшись, вошли в белую чащу. Закончив разом все споры, Стовов двинул впереди Мышеца с Торопом, при этом оба старших мечника до последней возможности выворачивали шеи, следя, как всё дальше и дальше от них ножи Ломоноса и Полукорма превращают моравскую свинью в груду кусков, предназначенных для жарки. Ацур, желая скрыть своё лицо, пылающее гневом, после того как Стовов отказался брать с собой Ладри, надел яйцеобразный шлем с полумаской. За Ацуром двинулся сам князь с Рагдаем. За ними полтески. За их спинами осталось молчание. Казалось, даже ручей остановился, перестав шелестеть ледяной водой. Впереди по прежнему вяло тюкал дятел, знойно звенела саранча. Монотонно, как скрип колеса, подавала голос кукушка. Невесть откуда перед копытами лошади Ацура появилась лисица: толстобрюхая, в зубах бурый кусок, облепленный мухами, белая морда испачкана кровью. Лисица прошла под конскими ногами, шарахнулась в сторону перед Стововом, бросила кусок, хрипло тявкнула, то ли на Рагдая, то ли своим детёнышам, скрытым неподалёку, схватила опять свою добычу, пятясь развернулась и неспешно удалилась, качая пренебрежительно хвостом. Князь, полуобернувшись в седле, уставился на Рагдая. Кудесник отрицательно помотал головой: лисица весной под ногами — не примета.

Лес тут был, видимо, старше того, что остался за оврагом. Множество сухостоя, гнилые, мшистые стволы, поросшие грибами, похожими на лезвия варяжских топоров, предательски хрустящий валежник, кругом трухлявые завалы. Шли долго. Наконец появился подлесок. В нём: кусты бузины и волчьей ягоды, чахлые, случайные ели, сбившиеся кучно прутья молодого ореха. Травы вокруг были невысоки, но густы и душисты. Проглядывала земляника. Иногда лошадиное копыто, чавкая, давило семейство груздей. Земля под травами была твёрдой, копыта били в неё, как в деревянные мостки Дорогобужа. Попадались мшистые валуны. Стебли травы вокруг них подрагивали, тревожились змеиными выводками. По мере продвижения подлесок сделался гуще и стало видимым то, что до этого только ощущалось: свежие изломанные ветви, ссадины, лохмотья коры на берёзах, иногда сочащиеся соком косые зарубки, колышимые воздухом обрывки некогда роскошных паутин, проплешины истоптанной травы посреди той, что нашла силы вновь подняться. И запах мертвечины.