От сознания этого Леггеру стало не по себе. «Нет, Стрезличек не мог такого, — подумал он. — Он не в состоянии был внушить мне такую способность. Просто он в конце–концов меня достал, любой другой несчастный придурок с оружием в руках на моем месте сейчас поступил бы точно так же. Это как кролик, что впивается зубами в руку, юли сможет до нее дотянуться. Точка, когда тебе уже наплевать на то, что будет дальше. Ты просто хочешь видеть кровь».

Как теперь тихо. Он не мог совершенно ничего расслышать, и чувствовал лишь лучи солнца, скользящие по его лицу. Быть может, этот выстрел его оглушил… «А может, мне уже больше и не надо ничего слышать?». И тут он почувствовал, как его что–то коснулось. Леггер повернулся и увидел Рэйчел; губы ее зашевелились.

— Леггер… — промолвила она, и весь этот борный карьер и все, что в нем было, сразу встало на свои места.

— Я убил его, — просто сказал он, указывая стволом на труп.

— Знаю, — быстро прошептала Рэйчел. Теперь она уже была совершенно другой. Никакой лихорадки, движения четкие, быстрые. Силы вновь вернулись к ней, осознал Леггер, и теперь она может ВСЕ.

— Послушай! — она схватила его за грудки, а у него уже не осталось никаких сил, чтобы сопротивляться. — Мы должны убираться отсюда!

— Но почему? — подумал он… — Ведь солнышко теперь так прекрасно греет. Я бы остался здесь навсегда.

— Телохранители… Те, что прилетели со Стрезличеком.

— Ах, да… — он понимал, что она права. Даже если Стрезличек и получил то, чего так хотел — пулю от мертвеца, — он наверняка успел дать соответствующие распоряжения своим людям…

«Мы всего лишь обыкновенные убийцы, — подумал Леггер. — И вряд ли они даже станут нас куда–нибудь перевозить для того, чтобы убить. Расстреляют на месте!».

— Вертолет, — потащила его за рукав Рэйчел.

Пойдем… мы сможем на нем улететь…

— А ты можешь управлять вертолетом? — сейчас он уже ничему не удивлялся.

— Нет… но он–то умеет, — она показала на лежащее на земле окровавленное тело Стрезличека.

«Я не хочу этого видеть», — подумал Леггер. Он вспомнил ту ночь давным–давно, когда мертвечина шастала по полу домишки в Лос–Анджелесе, оставляя на пыльном линолеуме кровавые дорожки, словно размотанные видеоленты, и потом тот жуткий звук из рассеченной глотки собаки.

«Все это было так мерзко», — подумал он, ощущая, как скользит изнутри блевотный комок воспоминаний.

Привкус рвоты во рту. А ведь ему уже почти удалось забыть о ее Даре, о той мнимой жизни, которой она была способна наделять мертвых… Но вот теперь, пропитанные кровью шмотки задергались. Седая прядь блеснула на солнце. Растопыренные пальцы правой руки стали медленно чертить в пыли линии с каким–то жутким утробным стоном. Разо–рванное туловище попыталось встать. Одна рука искала, на что бы ей опереться. Лицо, подобное руинам здания, бессмысленно воззрилось на них. Черные зрачки уже успели подернуться туманистой поволокой. Розовая слюна текла по бороде.