– Я все еще могу тебя освободить, – прошептал чей-то голос во тьме. – Может, я потеряла горожан, но они мне и не нужны. Не были нужны изначально. Я пришла сюда ради тебя.

– Почему я? – спросил Вакс, неистово вглядываясь в темноту; рука, в которой он сжимал Виндикацию, вспотела. – Пропади оно все пропадом, тварь, почему я?!

– Я оглушила его, – прошептала Кровопускательница. – Я вырезала его язык, проткнула его глаза, но он все равно может действовать. Ты его руки, Ваксиллиум Ладриан. Пускай он глухой, слепой и немой… но все же благодаря тебе может управлять своими пешками.

– Я принадлежу самому себе, Кровопускательница, – сказал Вакс, наконец заметив силуэт, присевший в дальней части пыльной комнаты, возле стойки с лопатами. – Может, я и служу Гармонии, но делаю это по собственному желанию.

– Ах, – прошептала она. – Ты знаешь, Вакс, как долго он тебя готовил? Как долго дразнил, водил за нос? Как послал в Дикоземье, чтобы ты ожесточился, – все ради того, чтобы он смог тебя вернуть, когда ты, точно кожа в дубильне, дойдешь до нужного состояния…

Вакс поднял Виндикацию, но тут стена взорвалась – на лужайку посыпались обломки досок. Он попытался прицелиться, но не выстрелил – Кровопускательница выскочила из сарая. С этим выстрелом нельзя было торопиться: Ранетт прислала всего одну пулю, и лишь эта пуля имела значение в битве, которую он вел.

Кровопускательница поднялась в воздух. Сломанная стена была намеком, но теперь Вакс получил подтверждение. Метапамять, в которой кандра-убийца хранила скорость, сделалась бесполезной и валялась на земле рядом с костями губернатора, а кандра превратилась в алломанта-стрелка.

Вакс ринулся следом, оттолкнувшись от тех же самых гвоздей, и взмыл в небо. Он понимал, почему Кровопускательница решила стать стрелком: стальное отталкивание давало большую маневренность, скорость и – с точки зрения логики – наилучшие шансы на успешный побег.

Но учла ли она один важный нюанс?

Сталь была родной стихией Вакса.

Куча костей на полу хижины доказывала, что по меньшей мере одному человеку этой ночью было хуже, чем Уэйну. Он пнул кости мыском ботинка и поморщился от боли в раненой ноге. Ржавь, до чего же неудобно. Пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть.

Уэйн повернулся к Мараси:

– Не могу определиться, означает ли то, что губернатор на самом деле уже был мертв, что мы сработали совершенно ужасно или просто отлично.

– Как ты можешь считать случившееся чем-то иным, нежели «совершенно ужасно»? – присев рядом с трупом, проговорила Мараси.

– Ну, понимаешь, ведь не мы отвечали за сохранность его жизни, когда он был убит. – Уэйн пожал плечами. – Наверное, каждый раз, когда я нахожу жмура, в смерти которого нет моей вины, я чувствую некоторое облегчение.