— Что такое планета? Ну? — Приблизил я ветвь к коже достаточно, чтобы тот дернулся от близкого жара в сторону.

Подселенец завращал зрачками, глядя уже испуганно полными непонимания глазами, собираясь зайтись криком, что в наших условиях было опасно. Так что ветку пришлось убрать, а для лже-Михаила приготовить кляп.

— Что такое планета, как выглядит мир? — Спросил я еще раз, но на местном языке, явно смущая сознание туземца странными вопросами.

Но на этот раз тот хотя бы не молчал — огонь у лица удивительно располагает к беседам на любые темы.

— Мир — это пузо Тувачээноосээхайванохенкоона, — коротко и быстро дышал он, отводя лицо максимально далеко от огня.

— А еще? — Чуть разочарованно спросил, ожидая совсем другого ответа.

— Если его много копать в одном месте, то Тувачээноосээхайваноохенкоон гневается и не дает урожай, — выдал он с некоторой натугой и явно вспоминая.

— А деревья, это его волосы? — Уже автоматически уточнил, обдумывая другой подход к сознанию Михаила.

— Ага, — с готовностью кивнул подселенец.

— Сдается мне, никакой это не живот, а место куда более волосатое… — Мрачно подытожил я.

— Может, ребят разбудим? — Тихонько подала голос Лена, до того сидевшая за спиной. — Они его лучше знают. Может, что-то есть в его жизни. Девушка, имена родителей…

— Точно, — взбодрился и принялся расталкивать Алексея с Матвеем.

Целебный сон — дело, конечно, полезное, но не до этого сейчас. На родине отоспятся. Если доживем.

Объяснить произошедшее с Михаилом, на фоне излеченных переломов, ссадин, гематом и ожогов, оказалось гораздо проще, чем я себе представлял. Подумаешь, у человека наведенная шизофрения, когда Алексей с любовью поглаживает целую и здоровую ногу, в которой уже начал было замечать следы черноты — только говорить об этом боялся, а сейчас как прорвало. А может, сознание у нас более гибкое, современное, привыкшее к мистике в играх и кино. В общем, за решение проблемы Михаила ребята принялись с энтузиазмом, одновременно с не меньшей энергией набросившись на мясо и зелень на чуть подзабытых блюдах — голод брал свое.

Только вот родителей подселенец своих не помнил, а отца и мать хозяина тела не признавал. Туда же, в бездну недоумения, падали имена девушек и памятных мест, обескураживая нас с каждой попыткой (разве что Лена удивлялась в духе «и с ней тоже?!». А еще казался таким приличным человеком — прокачал я головой, и тут же схлопотал от Лены по загривку.

Вот уже и остальные жены проснулись, сонливо выслушивая от Лены вести о новой неприятности, на нас навалившиеся, и в свою очередь посильно предлагая пути их решения — от стихов Пушкина до щекотки. Увы, без результата всякий раз, хотя «Зимнее утро» у костра нового мира слушалось как-то по-особенному, с щемящей тоской по родине.