– Когда-нибудь, Крукшенк, ты вспомнишь об этом разговоре. В один прекрасный день, лет через сто пятьдесят, когда будешь стоять на моей стороне баррикад.

– Не дождешься, старикашка.

Я снова покачал головой, но стряхнуть с лица ухмылку по-прежнему не удавалось:

– Дело твое.

– Само собой. Оно лет с одиннадцати как мое.

– С ума сойти, это ж, наверное, аж целых десять лет уже.

– Мне двадцать два, Ковач, – она произнесла это с улыбкой, но улыбка эта не предназначалась мне, а взгляд не отрывался от водной поверхности, черной в звездную крапинку; в голосе девушки слышалась жесткость, плохо сочетающаяся с улыбкой. – На службе пять лет, три из них в тактическом резерве. На тренировочном курсе для морской пехоты была девятой в выпуске. Из восьмидесяти. Седьмая по боевой подготовке. Капральские нашивки в девятнадцать лет, в двадцать один получила сержанта.

– В двадцать два погибла, – эти слова прозвучали резче, чем я того хотел.

Крукшенк медленно выдохнула:

– Хм, ну и поганое же у тебя настроение. Ну да, в двадцать два погибла. А теперь снова в игре, как и все остальные тут. Я уже большая девочка, Ковач, так что завязывай с нотациями. Я тебе не младшая сестричка.

Я вздернул бровь – больше от неожиданного осознания ее правоты, чем от чего-то другого.

– Как скажешь, взрослая девочка.

– Во-во, видела я, как ты пялился, – она глубоко затянулась сигарой и выдохнула дым в сторону побережья. – Ну так что скажешь-то, старикашка? Будем мы делом уже заниматься, пока нас радиация окончательно не ухайдокала? Ловить момент?

В моей голове замелькали воспоминания о другом береге, пальмах, вытянувших динозавровые шеи над белым песком, и о Тане Вардани, сжимающей мои бедра своими.

– Не знаю, Крукшенк. Не уверен, что для этого сейчас подходящее время и место.

– Тебя так напряг этот портал, что ли?

– Я не это имел в виду.

Она отмахнулась:

– Да без разницы. Как думаешь, сможет Вардани эту штуку открыть?

– Ну, раньше же, по слухам, смогла.