– Зачем, помилуйте?
– Не знаю! – радостно ответил он.
Лларимар вздохнул:
– Отлично, ваша милость. Но, может быть, сначала хоть посмотрим картины? Они от людей, хорошо заплативших за ваше мнение. Некоторых просто распирает от нетерпения – так хотят услышать, что вы думаете об их шедеврах.
– Ладно, – согласился Жаворонок. – Но покончим с этим быстрее.
* * *
Жаворонок всмотрелся в картину.
Красное на красном; оттенки столь тонкие, что живописец, должно быть, достиг как минимум первого повышения. Свирепые, ужасные багровые тона, набегающие друг на дружку волнами, которые только смутно напоминали людей, но этим передавали бой лучше, чем всякое реалистичное и подробное изображение.
Хаос. Кровавые раны на таких же мундирах поверх окровавленной кожи. Как много насилия в красном! Его собственном цвете. Он ощутил себя на картине – почувствовал, как его затягивает в водоворот сражения, дезориентирует, потрясает.
Волны мужчин указывали на одну фигуру в центре. Женщину, небрежно выписанную парой кривых мазков. И все же вышло очевидное. Она стояла высоко и с воздетой рукой, на гребне всесокрушающей волны солдат – откинув голову, уловленная на пике движения.
Держа черный, подобно ночи, меч, из-за которого темнело красное небо вокруг.
– Битва при Сумеречном водопаде, – тихо произнес Лларимар, стоявший рядом в белом коридоре. – Последнее сражение Панвойны.
Жаворонок кивнул. Откуда-то он это знал. Лица многих солдат подернула серая дымка. Это были безжизненные. Панвойна стала первым конфликтом, где их в больших количествах использовали на поле боя.
– Я знаю, что вы не жалуете военных сцен, – сказал Лларимар. – Но…
– Эта мне нравится, – перебил жреца Жаворонок. – Очень нравится.
Лларимар затих.
Жаворонок изучал картину с ее водопадами красного, выписанными так тонко, что они передавали ощущение, а не просто образ войны.
– Возможно, это лучшее, что проходило через мою галерею.
Священники, стоявшие у противоположной стены, принялись яростно записывать. Озабоченный Лларимар только смотрел на него.
– Что такое? – спросил Жаворонок.