– Оба исчезли, – докончил Жаворонок. – Я нашел люк. Я полагаю, что под дворцом есть потайные ходы. Мне это представляется совершенно очевидным. Впрочем, кроме одного. – Он глянул на Лларимара, замедлив шаг, благо они дошли до жрецов и слуг.

– И что же это, ваша милость?

– Как, во имя цветов, я все это вычислил?

– Я сам пытаюсь понять, ваша милость.

Жаворонок покачал головой:

– Это что-то из прошлого, Шныра. Все, что я делаю, воспринимается как естественное. Кем я был до смерти?

– Не знаю, о чем вы, ваша милость, – сказал Лларимар, отворачиваясь.

– О, да полно, Шныра! Большую часть моей возвращенной жизни я провел в праздности, но стоило кого-то убить, как я выскакиваю из постели и не могу удержаться от разбирательства. Тебе не кажется это подозрительным?

Лларимар не смотрел на него.

– Цвета! – выругался Жаворонок. – Я был кем-то полезным? Я уже принялся убеждать себя, что умер оправданно – например, свалившись спьяну с пенька.

– Вы знаете, что умерли с отвагой, ваша милость.

– Пень мог быть очень высоким.

Лларимар только качнул головой:

– Как угодно вашей милости, но вам известно, что я не могу сказать, кем вы были раньше.

– Ладно, эти инстинкты откуда-нибудь да выплыли, – сказал Жаворонок, когда они подошли к основной массе зрителей – жрецам и слугам. Первосвященник вернулся с маленьким деревянным ящиком. Внутри кто-то бешено скребся.

– Благодарю, – рявкнул Жаворонок, забирая ящик и проходя мимо, даже не замедляя шаг. – Говорю тебе, Шныра, я недоволен.

– С утра вы пребывали в весьма приподнятом настроении, ваша милость, – заметил Лларимар, когда они удалились от дворца Милосердной.

Ее жрец остался позади с жалобой, угасающей на губах. Свита Жаворонка последовала за своим божеством.

– Я был рад, потому что не знал о происходившем, – ответил Жаворонок. – Как же мне пребывать в подобающей праздности, если меня так и тянет к расследованию? Право слово, это убийство начисто уничтожит мою с трудом завоеванную репутацию.

– Мои соболезнования, ваша милость. Мнимая мотивация причинила вам неудобства.