Терис впилась в ладонь ногтями, слабая боль немного отрезвила, изгнав из мыслей образ бретонца. Сейчас речь не о нем. О нем говорить давно уже поздно, и все же...

 — Я...могу задать вопрос?

 — Да.

 — Ярость Ситиса. Я не скажу никому, я знаю, что они должны бояться. Я просто хочу знать...

 Лашанс взглянул на нее — несколько мрачно, но без досады на вопрос, долгое время бывший под запретом. Он явно ожидал его давно и смирился с тем, что ответить придется. На этот раз полностью и честно.

 — Ее призывает Черная Рука. Все Спикеры и Слушатель. Она не может причинить вреда нам и душителям, обмен кровью делает вас частью Черной Руки. — Голос был спокоен, но Терис чувствовала, что говорить это ему не слишком приятно. — Пустота дает нам оружие, лошадей, и это явление имеет ту же природу. Ситис не карает сам, только дает силы. Если бы он действительно мог уничтожить нарушителей, предатель был бы мертв уже давно.

 Терис опустила взгляд, обдумывая услышанное. Наконец правда. Не гром среди ясного неба, а тяжелая, неприятная и отчасти угаданная истина. Все сходится. Спикер не рассказал остальным о том, что она украла его оружие, и гнев Ситиса миновал ее. А в ночь, когда порождение Пустоты пришло за Корнелием, у него была перевязана рука. Ситис требовал оплачивать кровью любые свои услуги, но позволял детям убивать друг друга. Возможно, его это даже забавляло: неудивительно для божества, требовавшего убийств.

 — Когда судили Корнелия, я настоял на призыве Ярости. Я не хотел его смерти, но выхода не было. — В интонациях голоса не слышалось надежды на понимание и сомнений в своей правоте. — Это лучше, чем казнь. Оставалась вероятность, что он выживет. Если бы Черная Рука отказала, им пришлось бы убить Харберта. Он слышал этот разговор.

 Единственный возможный выход. Иначе было нельзя, и осознание этого было сильнее, чем навсегда оставшееся в памяти бледное лицо Корнелия и его крик в мертвой тишине подземелий. Он тоже стал призраком убежища. Осталась его комната, его место лекаря. Тилмо может выжить и научиться чему угодно, может уверовать в Девятерых, но это будет не заменой, а очередным напоминанием о том, что все мертвы. Смерть уравняла и примирила всех, и распри и росшее недоверие забылись, как и неприязнь. Уже почти неважно, что Мари выступила против Корнелия, что Очива косо смотрела на Альгу, а Раадж однажды угрожающе шипел на нее на глазах у всех. Важно, что вместо них осталась пустота, которую никогда не заполнят никакие новые убийцы, будь они хоть ворами и наемниками, хоть аргонианами, воспитанными в Братстве.